не проступил ли узор на коже. – Мы решили, что вы не обрадуетесь визиту сидни.
– Союз? – Орин с горечью усмехнулся и забормотал, будто про себя: – Тиирн Дома Обсидиана заключает союз. Поглядим, чем он обернется.
– Так что же с моей… – Я теряла терпение.
– Твоя мать. – Орин растянул губы. – Мы с Сарейд дружили с детства. Давно. Она какое-то время жила здесь.
Я разинула рот. Орин произнес эти слова – эти нелепые слова, – как будто в них не было ничего удивительного.
– Не жила! – сорвалось у меня с языка.
Орин вздернул брови.
– Жила, – повторил он.
Нет! Ничего подобного! Тут какая-то ошибка. Он, верно, говорит о другой Сарейд, потому что моя мать – моя нежная, полубезумная мать могла жить где угодно, но не в Нирае.
Я только собиралась покачать головой…
– Сарейд не согласилась с наложенным на Нираю отлучением, – сказал он. – Она во многом не соглашалась с Домом Обсидиана. Она долго с ним боролась, но устала от борьбы. И пришла сюда.
– Не могла она, – прохрипела я. – Она же была тиирной. Она не могла уйти.
– Однако ушла. Пожелай она, Дом Обсидиана стал бы совсем другим королевством. Он мог бы сосуществовать с… с этим.
Он повел рукой, обозначив очертания Нираи, но я мотнула головой:
– Не стала бы она так поступать.
Орин бросил на меня странный взгляд, в нем сквозила грусть.
– Скажи, – мягко попросил он, – как там Сарейд? Неужели в ней ничего не осталось от того, о чем я говорю?
Мало было сказать – ничего!
– Она не стала бы, – повторила я, и мне показалось, что при этих словах в его лице прибавилось грусти.
– Сарейд, как никто, проницала будущее. Она провидела, каким мог бы стать Дом Обсидиана для многих и многих. Я никогда… я не знал и не знаю других таких, как…
Он, как видно, не нашел слов, и взгляд его стал далеким, как будто затерялся в воспоминаниях, где слова ничего не значили.
– Ты… – задохнулась я.
«Ты ее любил», – чуть не сказала я.
Я не сказала этого вслух, но оба мы услышали. Орин поморщился, и его молчание сказало все, что мне нужно было знать.
– Скажи, почему мой отец атаковал Нираю?
Не знаю, зачем я спросила. Что-то во мне уже знало ответ и боялось его. Что-то во мне желало никогда его не услышать.
– Он атаковал Нираю, чтобы вернуть Сарейд.
Глазам стало горячо.
– Неправда, – выдавила я. – Потому что это место было развращено. Потому что здесь была нечистая кровь.
– Эф… – Орин поморщился.
– Откуда ты узнал мое имя? – Я отпрянула.
– Просто я…
Он осекся, тихо выругался – фраза затихла, не дозвучав, и он вслушивался в отголоски.
Нет…
– Сарейд, когда ее захватили, была беременна. А я…
Захватили. Не освободили. Не спасли. Захватили. Как будто похитили. Как будто мой отец силой уволок ее обратно в Удел, запер в черном стекле, оставив сходить с ума, пока она не стала тенью прежней…
Как будто Орин был…
Орин…
В памяти развернулись слова Кадуана: «Не так послушна, как твоя сестра».
И тут мне вспомнилась та ночь.
Вспомнилась ясно, как давно не вспоминалась; освещенная гневом и смятением память проступила резче. Отец склоняется надо мной, держит за горло.
«Эф, ты нечиста».
Что увидела в моей крови та жрица? Только ли мое проклятие? Или еще и происхождение?
Меня захлестывали воспоминания. Мать с плачем бросается на отца, пытается оторвать его от меня. Магия пылает на кончиках ее пальцев так ярко, что черное стекло потолка светится, как ночное небо. Мне запомнилось, что ее будто бы окружили падучие звезды, но я к тому времени почти лишилась чувств. Ее магия была сильнее отцовской, многократно сильнее. И только тогда он смилостивился.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – презрительно бросила я. – Все это ничего не значит.
Как было бы легко, если бы это ничего не значило.
Что бы я стала с этим делать? Я всю жизнь добивалась любви отца, чтобы не возненавидеть его за все, что он у меня отнял. Мне легче было верить, что я это заслужила. Легче было верить, что он прав и что мне еще открыт путь.
А если нет, я оставалась без истории. Без своего пути. Я заперта наедине с ненавистью, и идти мне некуда. Я и сейчас, столкнувшись с этими ужасными мыслями, чувствовала, как смыкаются стены.
Лицо Орина стало странно беззащитным, почти умоляющим.
– Я рассказываю потому, что ты – тиирна Дома Обсидиана. В твоей власти что-то изменить. Эф, ты могла бы сделать то, чего не сумела твоя мать. Ты могла бы создать лучший мир для тех, в ком течет та же кровь…
Течет та же кровь…
От этих слов во мне наконец что-то сорвалось. Орин зашел слишком далеко, и я зарычала на него:
– Прочь от меня!
– Эф…
Передо мной был чужак. Он ничего обо мне не знал. Он загнал меня в угол, чтобы все это рассказать и потом через меня добиться лучшего для своего королевства.
Нет!
Орин качнулся вперед, словно хотел меня удержать. Но я попятилась по дорожке, подхватила клинки и кинулась в темноту.
Во мне бушевало чудовище – чудовище, состоящее из одних хищных лап. Нельзя было останавливаться, задумываться, потому что, сделай я это, думала бы только о словах Орина, о его ужасных словах. Эти слова разрушили бы мою жизнь, но эти слова так многое объясняли.
Я бежала, перепрыгивая через стены, ускользая в тень.
Не может это быть правдой!
Если так, значит я не дочь своего отца.
Если так, пусть даже я тиирна, мой титул ничего не значит в королевстве, построенном моим отцом и верном только ему.
Если так, моя кровь делает меня изменницей.
Моя нечистая кровь.
«И все же, – шепнул мне кто-то, – это так многое объясняет».
Не помню, как я оказалась перед той дверью. Не помню, как туда попала и, не раздумывая, постучала.
Дверь открылась, и заспанный Кадуан захлопал глазами, озабоченно нахмурился.
Я не дала ему заговорить – обхватила за шею и прижалась губами к его губам.
На долю секунды Кадуан остолбенел от удивления. Но быстро опомнился, обнял меня, с жадностью ответил на поцелуй. Мы оба горели. Он был без рубахи, а я в этом смешном вишрайском платье – нас разделяло так мало, но и это слишком мешало. Наше тепло смешалось, кожа касалась кожи, и поцелуй делался глубже, его язык пробовал мой на вкус, руки стискивали меня все крепче.
Я неуклюже дернула дверь, захлопнула.
