Дети павших богов - Карисса Бродбент

Вокруг меня, со всех сторон, был он – я успела так хорошо его узнать. Но такого я не ждала, не ждала такого голода, не ждала, что желание овладеет нами так быстро.

В самой глубине сознания кто-то шепнул: «Это ошибка». Я искала здесь спасения, хотела утонуть в прикосновениях чужих рук. И слишком поздно поняла, что рядом с Кадуаном становлюсь собой больше, чем когда-либо бывала.

Его руки скользили по моей нагой спине, по бокам, словно он хотел запомнить очертания каждого мускула под кожей. Его большой палец – один только палец – скользнул под одежду, погладил ребра. Почти не касаясь, но в этом была такая близость, что я со стоном прервала поцелуй.

Я желала его каждой жилкой. И знала, что он желает того же. Я чувствовала его желание, оно упиралось в меня самым очевидным образом, но это желание выражалось и в том, как он цеплялся за меня – словно умирающий цепляется за жизнь.

Мы замерли на миг. Дрожь нашего дыхания смешалась между почти соприкоснувшимися губами. И вот он снова целует меня, но уже медленнее, нежнее. Его губы, язык, все его тело выражают нежный вопрос. Все было до боли невинно – такой невинностью, которая стирает всякое притворство. Которое обещает: «Это не просто наши тела – это я и ты».

Я не стерпела этой ясности. Вырвалась из его объятий, упала на колени. Мои руки возились с пуговицами его штанов.

– Эф…

Боги, я всегда ненавидела, как он выговаривает мое имя.

Ненависть ли это?

Я его не слушала, но успела справиться лишь с первой пуговицей, когда он остановил меня:

– Эф, перестань. – Он пальцем поднял мне подбородок.

Я не замечала слез, пока не взглянула на него и не заметила, как расплываются его черты.

Он изменился в лице. Он упал на колени, прижался ко мне лбом. Его рука погладила меня по щеке.

– Что случилось? – шептал он. – Расскажи мне, что случилось.

Мне хотелось рассказать. Как мне хотелось!

Но разве я могла? Разве могла вслух выговорить, что я не дочь своему отцу? Что потеряно все, чего я добивалась всю жизнь. Что даже выколотая на моей коже история мне не принадлежит?

Разве могла я сказать ему, что в моих жилах течет кровь народа, погубившего его народ?

Я открыла рот – из него вырвался сдавленный всхлип. Я не могла остановиться. Я так рыдала, что почти не почувствовала, как запрокинулась навзничь, как Кадуан передвинулся, чтобы обнять меня и прижать лицом к своему плечу. Он бормотал мне в макушку что-то невразумительное. Может быть, старинную колыбельную Каменных. В голосе была плавная, утешительная напевность.

– Не могу, – всхлипнула я. – Не могу.

– Ничего, – пробормотал он. – Можешь ничего не говорить.

В этом была нестерпимая, ненавистная мне легкость. Так легко поверить ему. Остаться здесь, в его объятиях. Скрыть в себе правду, спрятать от его суда.

Минуты переходили в часы, а мы не размыкали объятий. Я дышала его запахом и еще долго не отпускала его после того, как мы упали на пол и часы стали подкрадываться к рассвету. Я запоминала, как приникает ко мне его тело, как бьется его сердце, как он дышит, как обвивает меня с той же обдуманной надежностью, с какой подходил ко всему на свете.

Мысли уже растворялись в сновидении, когда мне пришло в голову: все то, что делает Кадуана чуждым миру, идеально подходит мне. И он, может быть, тоже, глядя на меня, видит все, за что меня осуждает мир. Видит и все-таки любит, хотя я и не заслуживаю любви.

«Вставай, – умолял меня внутренний голос. – Ты в опасности».

Но я не встала.

Я не запомнил возвращения в Башни. Следующий день прошел как в тумане. Я просыпался, вскидываясь, на минуту-другую, запоминались обрывки. От боли спирало дыхание. Помню, как взглянул на свою ладонь, на покрывшие ее черные жилки. Помню, как Саммерин зашел в комнату, только взглянул на меня и буднично отметил: «Паршиво выглядишь». Помню, как сумел сесть и увидеть на соседней кровати Тисаану с закрытыми глазами.

Мне ничего не снилось. Ни семья. Ни Решайе. Ни даже шепотки Илизата. Мозг милосердно молчал.

Окончательно разбудил меня шепот рядом. Тяжесть – теплая. Знакомое щекотание серебристых с черным волос.

Я не открывал глаз, наслаждался.

– Я же знаю, что ты проснулся, таинственный человек-змея.

– Я знаю, что ты знаешь, суровая богиня разложения.

Голос у меня шуршал, как наждак. Мы помолчали, слушая дыхание друг друга.

– Пора бы тебе и перестать, – наконец заговорил я.

– Что?

– Стоять на краю смерти. Это если не тебя, так меня добьет.

Я услышал в ее голосе улыбку.

– Макс, мне нравится бурная жизнь. В этом отчасти состоит мое обаяние.

– Может, когда все это кончится, отправимся путешествовать? В места с красивыми видами и вольными нравами?

Когда все это кончится…

До меня медленно доходило. Зерит мертв. Войне конец. Что это означает?

Мне даже спрашивать не хотелось. Хотелось пожить здесь, в минутной надежде, как можно дольше.

Тисаана, словно угадав мои мысли, тихо сказала:

– Уже кончилось.

Я закрыл глаза.

– Макс?

– Я слышал. Просто я…

Просто не могу поверить. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Макс?

– Мм?

От ее следующих слов мир качнулся на своей оси.

– Решайе пропал.

– Пропал…

Нура, скрестив руки на груди, медленно повторила это слово. Прищуренные глаза смотрели жестко.

– Да, – отозвалась Тисаана, – пропал.

Нура прищурилась еще сильнее.

Она стояла в дверях комнаты Башни Полуночи. Одета была как всегда – белый, застегнутый до горла жакет с одним заметным отличием: на отвороте теперь был вышит значок. Солнце и затмевающая его луна – тот же знак, что в последнее время носил Зерит.

Смерть Зерита принесла Нуре то, чего она больше всего желала: титул верховного коменданта. По крайней мере, временный, но через считаные недели ее, конечно, утвердят в этом звании. Соперников не осталось. Для смерти Зерита она нашла подходящее объяснение. Его сторонники присягали не ему лично, а Орденам. И многие с облегчением вздохнули, заполучив более надежную главу Орденов.

Я слишком ненавидел Зерита, чтобы его пожалеть, но был недалек от этого, когда думал, как легко мир без него обошелся. Он столько отдал ради власти, а его просто отбросили, как случайное примечание на страницах истории. Это было почти печально.

Почти.

Теперь я вглядывался Нуре в