продавала пиво на городском рынке.
Еще один знак ведьмы.
– И метла у двери! – говорит Бертрам. Он пытается сунуть метлу мне в руку, но я не беру ее. Метла падает на земляной пол.
– Разве можно судить женщину из-за котла, шляпы и веника? – спрашивает Хильда, уперев руку в бок. – Я зарабатываю на жизнь, варя пиво. А как еще мне его делать и продавать?
Метла – это знак, который используют женщины в епархии. Выставляя ее за дверью, Хильда дает понять, что у нее есть пиво на продажу. Большинство людей не умеют читать, но этот знак достаточно распространен и является приглашением зайти в дом и купить товары домашнего производства.
Я слышу, как мужчины за моей спиной беспокойно переминаются с ноги на ногу. У каждого, у кого есть мать, есть и дом, в котором найдутся котел и метла. Геннины – старые и вышедшее из моды шляпы, но достаточно распространенные в городах, где есть рынки.
По комнате пробегает рыжий кот.
– Фамильяр! – вопит Бертрам, тыча пальцем.
Хильда недовольно ворчит.
– Я варю пиво с хмелем! Мыши любят хмель, но кошки любят мышей.
Я качаю головой.
– Ведьмы прячутся у всех на виду, – говорю я. – Но детали сходятся. У тебя, кажется, на все есть оправдание.
– Мне не в чем оправдываться. – Голос Хильды становится жестким. – Мое единственное преступление заключается в том, что я до сих пор не вышла замуж. Я девушка, которая осмеливается жить одна, и…
– Одна ли? – я позволяю словам легко слетать с губ, будто они не имеют значения, но они становятся для Хильды ударом. – Или ты живешь с дьяволом? Часто тебя навещает ковен?
Хильда вздрагивает, наконец осознав, что ничто не заставит все это – меня – исчезнуть.
– Твою мать сожгли как ведьму, – говорю я без эмоций. Говорю так, будто для меня она не была матерью. – Я надеялся, Хильда, что ты не пойдешь по ее стопам.
– Bruder… [12] – ее голос надламывается от страха.
– Я тебе не брат, – говорю я, свирепо глядя на Хильду.
Эти слова уничтожают ее. Ее едкие ответы и проклятия замирают на губах. Она превращается в девочку, которая приходила ко мне, ободрав коленку или обжегши пальцы. Ее глаза умоляют меня, и ее тело, кажется, сжимается от осознания, что я не спасу ее.
Не в этот раз.
– Хильда Эрнст, – объявляю я, – настоящим я арестовываю вас за злейшее преступление – колдовство. Вы предстанете перед судом в Трире, а затем будете приговорены к смерти от огня здесь, на Земле, прежде чем Бог отправит вашу душу гореть в аду.
– Взволнована перед предстоящим вечером, mein Schatz?
Мама замешивает тесто на столе, ее руки до локтей покрыты мукой. Солнечный свет просачивается в кухонное окно, столбы света подсвечивают белесую пыль в воздухе, которая поднимается, когда мама бросает горстки муки на тесто. Ее шупфнудельн – мое самое любимое блюдо – картофельные клецки, которые получаются маслянистыми, хрустящими и умопомрачительно вкусными.
Также она готовит мое любимое рагу – «Гайсбургский марш», – который варится в огромном котле на огне, отчего в нашем доме пахнет пряным бульоном, а еще мама попросила тетю Кэтрин купить на рынке мой любимый апфельвайн [13].
В конце концов, девушке исполняется восемнадцать только раз.
Я беру стакан с сидром и заставляю себя улыбнуться маме.
– Конечно, – говорю я и делаю глоток. Сидр разливается по моему языку, как жидкий золотистый мед, и с пряным привкусом оседает в горле.
Расслабляющий эффект алкоголя почти заставляет меня признаться маме. Слова вертятся на языке, смешиваясь со сладостью сидра.
Я чуть не произношу вслух: «Мама, я его пригласила. Он возвращается».
Мама останавливается, чтобы откинуть волосы с лица. На лбу у нее остается след от муки.
– Совсем скоро ты станешь старейшиной, как я, – говорит мама с гордой улыбкой. – Ты так быстро взрослеешь. Мне с трудом в это верится.
Я отвечаю ей сардонической улыбкой.
– Я еще не доросла до такой старости.
– Старость? Ты считаешь, что я старая?
Я смеюсь вместе с ней.
– Кроме того, – добавляю я, – может, я вообще не стану старейшиной.
Мама начинает скатывать половину теста в длинную трубочку. Она переводит глаза со своего занятия на мое лицо и обратно.
– О? Дева, Мать и Старица зовут тебя куда-нибудь еще?
Я наклоняюсь вперед, расплескивая апфельвайн. Несколько капель падают на пол.
– А что, если они вообще со мной еще не говорили? – Слова вырываются из моего рта так же неожиданно, как проливается сидр из стакана, это еще одно пятно, с которым мне придется разбираться. – Что, если Триединая никогда не заговорит со мной?
Абноба, Старица, мудрая, безвременная и умелая, она защитница лесов и главная хранительница жизни.
Перхта, Мать, богиня правил и традиций, охоты и зверей.
Хольда, Дева, хранительница в загробной жизни, богиня зимы, дуальности и единения.
Они направляют, благословляют, присматривают – и иногда разговаривают с нами. Насколько мне известно, это тихий шепот, который успокаивает душу и наполняет ощущением правильности. Именно так мама узнала, что станет главой нашего ковена. Перхта, Мать, явилась к ней в видении. Именно так моя кузина Лизель, которой всего десять, практически с младенчества знала, что станет самой могущественной авгур [14] в своем поколении; Абноба, Старица, проявила к ней большой интерес.
У меня есть связь с силой, как и у других ведьм, – магия Источника течет через меня, когда я использую травы и зелья, но у каждой ведьмы есть талант, который она развивает с раннего возраста, исходя из интересов, потребностей или склонностей. Это один из законов, который способствует сохранению магии Начального Древа: ведьмы придерживаются своей специальности и следуют правилам, установленным лесным народом. Работа с растениями и зельями всегда давалась мне легко.
Но ни одна богиня не говорила со мной о моем высоком предназначении. И во мне не пробуждалось никаких особых сил.
«Ну… это не совсем правда, не так ли?»
Я заставляю голос в моей голове замолчать, и мурашки пробегают у меня по спине.
Мама видит, как я волнуюсь. Она кладет руки на стол и смотрит на меня так пристально, что мне хочется сдаться, склонить голову в знак подчинения. Но я выдерживаю ее взгляд.
– Фридерика, – говорит она, и ее голос полон такой нежности, что у меня на глаза наворачиваются слезы. – Ты доверяешь мне? Веришь, что я достойна быть главой нашего ковена?
Я опускаюсь на табурет, упираясь спиной в стену.
– Да. И я знаю, что ты собираешься сказать –
