не бросалось со стороны — просто возня тихая. Леден схватился за черен меча, уже и выдвинул его слегка из ножен.
— Леден! — донёсся издалека голос матери. — Леден, не нужно...
Чаян схватил брата за плечи, оттаскивая назад. Совсем выскользнули пальцы Елицы из его руки, хоть и пыталась она зацепиться самыми кончиками. Кмети подхватили её под локти нарочито мягко, но настойчиво и повели вниз с помоста. А она только шею выворачивала, отчаянно ещё хватаясь за взгляд Ледена. Задыхаясь от паники, что билась в горле, разносилась жаром лихорадочных по всему телу. А он так и держал меч свой, готовый в бой броситься, едва владея ещё собой, чтобы не порубить кого. Но она знала уже, что крови не прольётся.
— Прости, брат, — пронеслось возле уха. — Не для тебя она уготована. Что бы мы себе ни придумали. Что бы ты ни придумал.
Разжалась хватка Чаяна — и он пошёл вслед за людьми своими. А там и все начали расходиться, словно ничего и не было. Бояре — довольные вполне таким исходом, и люд, окрылённый пониманием, что скоро жизнь их войдёт в привычное, хоть и несколько позабытое русло. А уж воля княжны одной и того, кому сердце своё она отдать пожелала — то небольшая плата за благополучие всех.
Последним ударил его взгляд Знаслава — разочарованный, но и, странное дело, сочувствующий тоже. Да только в том, что теперь случилось, он вовсе не был виноват, какое бы зло ни учинил раньше.
Леден отправился в детинец последним. Всё брёл по улице до стен его, глядя себе под ноги и сжимая пальцами черен меча своего. Так жутко хотелось порубить кого-то: слепо, не думая. Крови хотелось страшно — тех, кто Елицу у него забрал, не слушая доводов, не внимая угрозе. Тяжко было переставлять ноги по мостовой: кажется, ничто не мешает, а как будто по камню к каждой привешено. Давила ярость в груди, негодование раскаляло воздух в ней, но Леден старался заставить себя успокоиться и взглянуть на всё трезво, чтобы не натворить бед с горячности.
И вдруг понял он, что давно так не гневился. Вспомнить не мог ни единого мига с тех пор, как из-подо льда выбрался. Что бы ни случалось в жизни с ним, в какой опасности он ни оказывался бы — а оставался почти спокойным. Только появление Елицы в судьбе его что-то понемногу изменило. И бурлила теперь по телу кровь, как бывает после первых схваток на ристалище в отрочестве. И пьяно так в голове, хочется рвать на куски всех и громить всё. Забыл он, каково это, а теперь вот дивился.
Раскололся лёд души, ранил острыми кромками — а он только сейчас это заметил.
Брашко тащился где-то позади, опасаясь приближаться — и правильно. А то ещё и ему влетело бы. Но спиной Леден чувствовал его взгляд, такой жалостливый и осторожный, словно с ним самим всё это сейчас приключилось. Так, вместе и порознь, дошли они до горницы.
Отрок даже обедню принёс позже — и оставил на столе, тихо предложив всё же поесть. Да Леден отмахнулся пока. Он не знал теперь, как всё может обернуться. Если бояре настаивают на том, чтобы Чаян взял в жёны Елицу — противиться им очень сложно. Ведь и люди верят, что сейчас нет лучшей супруги для князя, которым они выбрали старшего сына Светояра. Несмотря на все препоны, что вставали у него на пути, несмотря на коварство Знаслава. Но Леден не мог потерять Елицу. Не мог уступить её — пусть все доводы бояр были разумными. Никогда больше он не отступится и сделает всё, чтобы она не пожалела о своём выборе, о том, что доверилась ему, отдала всю себя.
А пока снова бездна между ними раскинулась. Ведь согласится Зимава в обмен на сына, которого погибшим считала, Елицу за Чаяна отдать. Радим отступится — деваться ему некуда, там и припугнуть могут. И княжна снова свободной станет для замужества. Но не в угоду сердцу своему, а по воле тех, кто принять её хотел своей княгиней. Только её — как хранительницу знаний о Сердце, способную вернуть его на остёрские земли.
Лишь почуяли они с княжной свободу быть вместе — и тут же её лишили. Теперь у горницы Ели стража. А Чаян хоть и хранить невозмутимость пытается — но видно, любому видно, что радует его такой исход. Ведь, несмотря на то, что отказала ему Елица, всё равно она достанется ему. И Леден терзался то и дело тем, что меч из ножен всё же не вынул. А после взывал к благоразумию собственному: он мог бы вступиться прямо там, на вечевом поле. Раскидать кметей, которые служат теперь молодому будущему князю. С десяток или два даже — а после что? Заперли бы его так же, посадили в острог, пока не образумится. И кто знает, как долго там продержали бы. Может, и до свадьбы самой. Разумнее было промолчать — несмотря на недоумение обидчивое в глазах княжны, с которым она на него смотрела, как уводили её. На её слёзы, дрожащие на ресницах.
Он помнил её лицо в тот миг до мелочей. И от этого в груди словно разрывалось что-то. Жила за жилой. Обжигая всё нутро горячей болью, застилая взор багровой пеленой нетерпения и злости на всех. На Сердце это, что принесло уже больше несчастий, чем благости всем, кто с ним соприкасался, стремился к нему.
Он обошёл горницу ещё раз. И ещё, то и дело поглядывая на Брашко, который сидел за столом, глядя на него с ожиданием. И даже по лицу отрока верного сейчас блуждало сожаление. Поверил он, верно, что уже обрёл княжич, которому он служил так долго, свою судьбу. Привык он к Елице тоже — никто с тем не поспорил бы.
— Что делать будешь? — словно мысли его услышав, тихо поинтересовался парень.
— Думать буду. Пока не увезли её, да и пока везти будут до Велеборска — есть время исправить.
— Так Чаян Светоярыч теперь будет её пуще зеницы ока стеречь. Пуще того, как Сердце когда-то стерегли, — Брашко вздохнул, поморщившись, словно терзали его сейчас мысли о том, что помочь он Ледену ничем не может.
Да может, и сумеет ещё — только придумать всё надо. А чтобы придумать, надо успокоиться. И долго бы, верно, он ломал над
