на другом берегу, а будущего рано бояться.
Впервые за долгое время он с аппетитом съел порцию салата и кусок мяса с картошкой, выпил чаю и теперь сидел на скамейке, наблюдая, как разрумянившиеся дети бегали друг за другом, отчаянно бросались снегом и смеялись так, как это возможно только в их годы. Из колонок доносилась беззаботная романтическая музыка, а женщины, выбравшиеся на зимнюю природу, украдкой бросали взгляд на одинокого красивого блондина в черном пальто, который лишь приветливо улыбался.
При желании он теперь мог гораздо больше — любую из этих случайных прохожих, замужнюю или одинокую, потерянную или довольную жизнью, скромницу или роковую красавицу, Илья покорил бы одним движением бровей. Стер бы любовь и ответственность перед близкими, стыд и осторожность, женское достоинство и эгоцентризм, вывернул наизнанку и сложившийся уклад, и душу, провел через огни соблазнов и ледяную воду позора. Там, где другим мужчинам приходилось применять грубую силу или бросать к ногам избранницы купюры и бриллианты, ему вообще не требовались никакие старания. Даже сейчас стоило только поманить наугад, чтобы...
А собственно, чтобы что? Какой толк с этого дара, если единственной женщины, которую Илья хотел покорить и перед ней же хотел преклоняться, среди них нет? Она дважды обманула его, дважды сбежала, и чужие сломанные судьбы его уж точно не утешат. Так что пусть другие люди играют, женятся, ревнуют, заводят интрижки и потом разгребают отходы. У него есть сын от этой женщины, отчаянно любимый и любящий без всяких условий и манипуляций, и больше ничего не надо.
А кроме того, Илью тревожила одна странная и неотступная мысль. Он еще раз поговорил с Анной Георгиевной, которой уже стало получше, и та сказала, что все процедуры для нее прошли как во сне и она даже ничего толком не могла припомнить. Илья сам не знал отчего, но ему вдруг пришло в голову: а что если его покровители как-то вмешались, когда Лена действительно была на грани этого жуткого шага? Удержали и спрятали, отвели всем глаза, для видимости оставив самоубийство совсем другого человека — ведь лицо пострадало до неузнаваемости, — и она еще сможет вернуться, когда ее душа излечится и окрепнет?
Да, эта идея выглядела безумной, но разве мало безумного стряслось с ним в последнее время? Разве он поверил бы лет пятнадцать назад, что попадет в такую историю? Духи редко помогают людям просто так, но она любимая женщина их нынешнего проводника и возможно, мать будущего, а это совсем другое дело.
И главное, Илья чувствовал боль, но не ту густую черную ауру, которую запомнил со смерти отца, говорящую о неотвратимом. Он не знал, сколько в этом ведьминского чутья, а сколько — отчаянной надежды, и поэтому не собирался ничего проверять, затевать экспертизы и мучить своими домыслами Яна и ее мать. Пусть все идет своим чередом, но он будет верить и дожидаться. Ему уже стало легче, когда он понял, что решение навредить ему Лена принимала наполовину в дурмане, а потом смогла его стряхнуть. И даже если они никогда не будут снова вместе, ему хватит и ощущения, что она где-то есть на свете.
А к Анне Георгиевне в любом случае предстоит наведаться и помочь ей справиться с горем. Да, он не умеет исцелять, но хоть немного остудить душевную боль, чтобы она не так давила на уставшее немолодое сердце, ему вполне по силам.
Затем Илья снова собрался в дорогу, так как хотел добраться до поселка, где жил Ян, пока еще не совсем стемнело. Он вспоминал, как сын бежал к нему со всех ножек, если ему удавалось самому забрать его из детского сада, как они подолгу болтали по телефону, когда Ян был в лагере, как дарили друг другу подарки, как устраивались прямо на полу и листали журналы, играли в «настолки» или понарошку боролись. И знал, что этого они никогда не позволят у себя отобрать, даже если изменятся.
Снегопад больше не беспокоил и вскоре впереди показались огни станции. До пансионата отсюда было не так уж далеко и Илья еще мог успеть к ужину, а потом посмотреть с Яном кино и наутро собираться домой.
Однако едва он ступил на платформу, вдали мелькнула знакомая ярко-красная куртка и золотистый растрепанный затылок. Едва не выронив сумку, Илья бросился к сыну и подхватил его на руки.
— Папа, ну ты чего? — смущенно проговорил Ян, вцепляясь в плечи отца и отводя взгляд.
— Ты зачем сюда один пришел? Кто тебя отпустил? — выпалил Илья и хотел добавить еще что-то суровое, но тут до него дошла вся странность происшедшего.
— А откуда ты вообще узнал, что я приеду? — спросил он, посмотрев сыну в глаза. Илье стало слегка не по себе, хотя он не желал в этом сознаться и все еще старался подобрать какое-нибудь приемлемое объяснение.
— Пап, ну не смотри на меня так, — сказал Ян, и Илья почувствовал, что голос у мальчика болезненно дрогнул. — Я боюсь заплакать, а мне нельзя, я ведь уже большой.
— Я же тебе говорил, что этого не надо бояться. Сильный не тот, кто не плачет, а тот, кто не оглядывается на чужое мнение. А когда что-то болит, всегда лучше поплакать, чтобы не запускать болезнь, — ответил Илья и потрепал его волосы, отряхивая с них снежинки.
— Ничего, папа, все уже хорошо, просто я очень за тебя переживал. Мне все время казалось, что там какая-то страшная опасность, только ты мне ничего не хочешь рассказывать.
— Обещаю, что я тебе все расскажу, честное слово. Но чуть позже, когда уляжется, а сейчас надо просто приходить в себя. Я тебя ни за что теперь не оставлю.
— Ты рассчитался за Лену? — тихо и серьезно промолвил Ян.
— Конечно, и за нее, и за ее маму, твою бабушку, и за нас с тобой. И если бы не она, плохие люди навредили бы еще очень многим, так что теперь ты можешь ею гордиться.
— Я буду, — пообещал мальчик. — Только ты больше не исчезай так надолго, договорились?
— Договорились, воробушек мой! А все-таки как ты догадался? Только не говори, что ловил меня тут каждый вечер.
— Да не знаю, просто почувствовал. Будто меня кто-то в спину стукнул, не знаю как объяснить... А чего ты улыбаешься, папа? Я что-то не то сказал?
— Нет, хороший мой, все то, — сказал Илья. — Но
