с Грозданом договориться, ведь крови уже пролито немало. Не хотелось бы, чтобы вражда с остёрцами теперь обернулась враждой с зуличанами.
Но, к сожалению своему, пока Елица не могла ничем их успокоить. Хотела наперёд поговорить с воеводой Осмылём, если он жив ещё. Она пыталась верить, что жив. И Леден день ото дня пытался поддержать в ней эту веру. Хоть и было страшно от того что их могут снова разлучить, а всё равно Елица наслаждалась каждым мигом, что они были вместе. А уж после той близости, что нежданно случилась в Купальскую ночь, их связь как будто крепче стала. Иногда просто не хотелось размыкать рук — так и ехала бы постоянно бок к боку, храня свою ладонь в его, большой и надёжной. Да неудобно ведь.
Только ночью она могла позволить себе хотя бы на миг забыть обо всём, что наполняло голову, и побыть с ним целиком, не оглядываясь ни на что. На лавке в гостинной избе или на ложе твёрдом, походном, если приходилось всё ж останавливаться между весями, не успев доехать до крыши к темноте. Вот и нынче остановились они в той веси, от которой недалёко уже оставалось до Лосича — на другой день и добраться можно, коли поторопиться. Побыли они в гостях у старосты Вавилы, весьма опечаленного недобрыми делами в княжестве. Косляки то и дело шныряли теперь по этим землям, как у себя дома. Благо не топтали полей, а что-то из припасов удавалось скрыть в схронах за околицей. Потому принял он княжну и её спутника справно, оделив всем возможным гостеприимством. Предложил даже остаться на ночлег у него, на они вежливо отказались, не желая стеснять хозяев. Ведь стояла на окраине веси хорошая, хоть небольшая гостинная изба — там и разместились.
Постелила Елица две лавки на сон — отдельные, как и всегда — подумывая, что нынче надо бы отдохнуть получше, ведь они последние два дня очень торопились поскорее добраться в это селение. Завтра снова весь день в дороге с короткими остановками — а там и острог крепкий, о котором сказал староста, что стоит он так же недвижимо. И косляки да зуличане, которых сюда ещё заносило, старались обходить его стороной. Радостью в душе теперь разливалась мысль, что воевода цел остался после всех стычек со степняками и последней — с отрядами Гродана, которые тот выслал на Лосич, чтобы потрепать их и на время ослабить.
Елица даже улыбалась чему-то, перебирая и аккуратно укладывая в своей суме вещи, переворошенные за день.
— Хорошо, что ты хоть немного успокоилась, — Леден встал перед ней, вытирая руки тряпицей, только что вернувшись после умывания. — Осмыль — крепкий мужик и толковый воевода. Он нам обязательно поможет и поддержит тебя.
— Было бы у него войско, а то ведь и без того побили их хорошо последние седмицы, — Елица подняла взгляд на княжича. — Но что он попытается всеми силами помочь, в том я не сомневаюсь.
Леден прищурился слегка, будто увидел что-то на её лице.
— Да ты никак влюблена в него была когда… — усмехнулся. — Никогда не слышал, чтобы тепло так о других воеводах говорила.
— А я никогда не слышала, чтобы ты ревновать умел.
Елица встала, подняла было суму с колен, да княжич перехватил и в сторону, на скамью у стола, отставил, будто тяжесть неслыханная.
— Так влюблена была? Или нет? Скажи, — он подошёл близко-близко, провёл ладонями по талии.
И в голосе — ни тени подозрительности или злости невольной — ласка одна и любопытство мягкое.
— Как было мне зим двенадцать… Может, и была, — Елица шагнула ему навстречу, окунаясь в прохладу его рук — приятную, будоражащую. — Да тебе что с того сейчас? Твоя вся…
— Просто порадоваться вдругорядь, что моя, — княжич улыбнулся хмельно и губами к губам её прижался.
И полетела одежда, сдёрнутая в пылу, ворохом на пол: понёва, рубаха его и её, порты. Скрипнула лавка, не привыкшая к тяжести двух тел, как опустились они вместе на неё, крепко стискивая друг друга в объятиях. Елица вдавилась сильней саднящей в ожидании ласки грудью в его, твёрдую, что плиты каменные. Потёрлась, будоража соприкосновением с кожей его вершинки сосков. Всхлипнула тихо, как скользнул он легонько пальцами между ног, проверяя, готова ли. Подалась бёдрами, позволяя проникнуть, давая почувствовать, что изнывает вся. Но он не торопился, словно хотел, чтобы раскалилась совсем, вспыхнула в его руках, как береста.
Елица обхватила его лодыжками, чувствуя, как наконец входит он, не быстрым рывком, а осторожно, словно даже самую малую боль причинить боится. Каждый раз. И как тело принимает его, отзываясь лёгкой дрожью наслаждения.
Шершавые ладони скользили по груди, тёплое дыхание — по ложбинке, по влажной от испарины коже. И язык за ним — медленно, протяжно. Глухо и томно сотрясали тело толчки, размеренные, глубокие — навстречу друг другу. Словно лавой застывало сплетение тел — крепкое, как звенья кольчуги. Гладкая влажная кожа Ледена стелилась под ладонями — Елица провела по ней губами, ощущая горьковатую соль её. Буря упругих мышц перетекала угрожающе мягко и в то же время ласково, подчиняясь её рукам. Шея, плечи, спина — широкая, гибкая. Пройтись вдоль неё пальцами, ощущая позвонки — до помрачения в голове, до стона. Рывок к нему бёдрами — другой, третий — принять его ещё полнее, до самого конца.
— С ума меня сводишь, Еля, — рваный шёпот над ухом.
Леден склонился, рот его завладел твердым соском. Прихватил зубами — Елица вскрикнула тихо и застонала тут же, как очередная ласка губ сгладила сладкую боль. Ладони княжича сжали скользкие от испарины бёдра. Движения стали резче, быстрее — и вдруг потонули в горячем мареве блаженства, что хлынуло по телу, будто светила лучи сквозь густую листву.
Елица, быстро дыша в плечо Ледена, вцепилась в него, чтобы не потеряться в этом шквале из бешеного биения сердца, мучительно сладкого содрогания во всём теле, собственного стона, что звучал в ушах, словно чужой. Она не может так кричать — наученная сдержанности и терпению княжна и волхва — не может. Но она вскрикивала хрипло, сдавленно, едва сдерживаясь, чтобы наделать ещё больше шума. Мало ли кто мимо проходить будет.
И вдруг к её голосу примешался голос Ледена — тихим отрывистым рыком. Он сгрёб её в охапку, обхватил плечи, вбиваясь исступленно, быстро, собирая губами с губ обрывки дыхания. И только
