желания, как выгибается томно, прижимаясь ещё теснее. Одной рукой Леден вскинул её подол, спустился губами на шею. И ниже. Втянул горошину соска сквозь ткань — и Елица охнула тихо. Мягко гладил он нежную кожу княжны на внутренней стороне бедра, нажимая легонько и двигаясь выше. А она стискивала его коленями — и веки её трепетали, прикрытые, когда сводила она брови, отдаваясь на волю его ласк.
Леден коснулся её дрогнувшего живота, приподнял ткань — и провёл губами по обнажённой коже вниз.
— Леден… — выдохнула Елица, запуская пальцы в его волосы, словно остановить вдруг захотела.
Он не ответил ничего, только вжался ртом между бёдер, остро ощущая запах и вкус её вожделения. Провёл языком до лона самого — и Елица качнулась ему навстречу. Он принялся ласкать её неспешно — и голову вело от того, как изнемогает она, как стонет тихо, прерывисто, словно сама стыдится того, что происходит. То пыталась она свести колени, то разводила их шире и перебирала его волосы на затылке, то и дело сжимая в кулачке до боли — тогда вскидывала бёдра и шёпотом умоляла не останавливаться. А после вздрогнула вдруг, заметалась, выдыхая протяжно. И он сам едва не бросился к пику, как разлился по языку вкус её наслаждения.
Елица замерла, раскинувшись, комкая пальцами траву под ладонями. И грудь её ходила рвано, блестели капельки пота над губами яркими, что маковые бутоны. Леден снова обнял любимую, любуясь отражением неги на её лице, стараясь не обращать внимания, как рвёт штаны плоть собственная. Он провёл пальцем по губам княжны, приводя в чувство — и она приоткрыла их, испуская тихий вздох. Взглянула туманно и обвила шею руками.
— Никогда не было так… — шепнула.
И подтолкнула Ледена в грудь своей, приподнимаясь, заставляя перекинуться спиной на землю. Быстро справилась с гашником его и спустила порты, явно торопясь, дыша часто, жарко и пряча от него шалый взгляд. А после приподняла подол и сверху опустилась, потёрлась, позволяя ощутить влагу её желания ноющей в напряжении плотью. Леден запрокинул голову, втягивая воздух сквозь зубы, исторг из горла тихое рычание, как приняла она его в себя, задвигалась неспешно, покачиваясь и комкая рубаху его на груди горячими пальчиками.
Леден дотянулся до её ворота, развязал тесьму и спустил с плеч, обнажая грудь вожделенно полную, с тёмными розовыми сосками. Залюбовался тем, как колышется она при каждом движении Елицы, как переплетаются тонкие прядки разметавшихся волос на светлой коже. Сел, поддерживая княжну под спину, и вобрал одну мягкую вершинку в рот, перекатывая языком, сминая губами. А после — другую. Елица всё приподнималась и опускалась быстро, отрывисто, гоняя по телу его раскалённые волны, заставляя сокращаться мышцы — и расслабляться в накатывающей неге.
Невероятным блаженством было — держать её в руках, зная, что она его без остатка. Слышать стоны её, поначалу тихие, и всхлипы — всё громче и громче. Своё имя на губах, чуть приоткрытых, сухих от разгорячённого дыхания. Ощущать вкус кожи с лёгким ароматом трав и речной воды. И познавать её всю — самые сокровенные уголки её тела: руками, ртом, естеством самим.
Княжна вскрикнула с придыханием — и Леден рывком перевернул на спину её, уже ослабевшую от захлестнувшего удовольствия, что лёгкой дрожью сотрясало гибкое тело. В глазах темнело от того, как стискивала она сейчас собой рвано и сильно его дубовую плоть. Пара толчков жестоких — и он излился, опустошаясь, сливаясь с любимой ещё больше, оставляя в ней часть не только семени своего, но и души тоже. Всё больше он отдавал себя ей во владение, которое стремилось скоро стать безграничным.
— Еля, — выдохнул Леден ей в губы.
Прижался своими, раскрывая, проникая между ними, чувствуя жар желания, что разогревало дыхание её. Они застыли, словно два корня сплетённых, еще не размыкаясь, не желая разъединяться. Медленно и ощутимо впивалась Елица в спинул Ледена пальцами, словно рубаху разодрать хотела.
— Мне страшно, Леден, — проговорила наконец, прижимаясь щекой к его плечу. — От того, что чувствую рядом с тобой. От того, что меня, кроме этого, больше ничего не страшит.
Он поцеловал одну её скулу, а после другую, вглядываясь в зеленоватые омуты её глаз, подёрнутые рябью ещё не сошедшей неги. Скоро пришлось объятия разомкнуть да повечерять хотя бы, хоть друг от друга отходить вовсе не хотелось. Да и спать легли отдельно, поодаль чуть, но на виду. Опасался Леден, что, коли случится снова его сон недобрый, так может он ненароком Елице навредить. Но они слушали дыхание друг друга и смотрели сквозь мрак дрожащий, через взгляд один передавая, как хочется на самом деле рядом быть всегда. И скоро уснули, уж не обращая внимания на шум Купальского гуляния.
Невольно становилось любопытно, отправил ли Чаян людей своих вслед за сбежавшей невестой, которая таковой называться совсем не хотела. Больше от страха, что он всё же сумеет нагнать их раньше, чем успеют они с Леденом добраться до Лосича, чтобы с Осмылем поговорить, а после отыскать нож обрядный. Ведь Елица и не знала вовсе, лежит ли он там же, на том самом месте, где упал в траву во время борьбы с Камяном? Или, может, заметив ценность его, ватажник решил забрать его себе? А там и продал кому? Тогда уж точно не сыскать ни в жизнь.
А что она будет делать с тем, что Сердце так и останется в ней до самой смерти — и думать пока не хотелось. Не хотела она лишать всех людей в Остёрском княжестве надежды вновь обрести былое благополучие. Не могла она обречь их на это. Кто она такая, чтобы решать их судьбу? Потому нож тот следовало найти — хотя бы изо всех сил попытаться. Благо то место, где он выпал, она помнила и сейчас очень хорошо. Отпечаталось оно в памяти, разогретое пережитыми яростью и ужасом — не ошибёшься.
Какой уж день ехали они с Леденом в сторону Лосича. Давно уж миновали границу Остёрских земель, и теперь можно было без опаски останавливаться в весях: проситься на ночлег местным или занимать гостинные избы, если такие находились. Многие узнавали Елицу и помогали ей с особым рвением, жалились на то, что судьба ко всему люду Велеборскому нынче снова неблагосклонна. Стоят зуличание под стенами города. И чего ждут — непонятно. А потому, хоть и осторожно, а высказывали люди надежду, что княжна сумеет
