Но времени уже не оставалось.
Глухой далекий гул, докатившийся до собеседников по запутанным коридорам, означал: Иола исполнила просьбу в точности, горючий состав полыхнул исправно и дворец очень скоро превратится в растревоженный муравейник.
Правда, обитателей здесь было отнюдь не много, располагались они весьма негусто, — но если пожар наберет силы, в царские чертоги сбежится на помощь уйма народу.
На этом Эпей и строил свои расчеты.
Поэтому и надлежало всемерно торопиться к западному выходу, охрана которого узнает о приключившемся в последнюю очередь.
Но и правда, как же лететь, исчерпав силы почти до последней капли?
— Я предвидел случившееся, — произнес Менкаура. — А поскольку люблю вас обоих — Иолу и тебя, — решил пособить неразумному другу. Ну-ка, изволь проглотить...
Из потайных складок льняного передника египтянин извлек два маленьких благоуханных шарика — один светлый, другой потемнее.
— Сперва этот, — велел Менкаура, поднося к устам Эпея темный смолистый катышек.
Мастер послушно принял горьковатое, таявшее во рту снадобье.
Менкаура внимательно прислушивался. Вдали понемногу начинали раздаваться чуть слышные, но явно встревоженные голоса.
— Им не до нас. Постой спокойно три-четыре минуты. Не разговаривай...
Эпей повиновался. Он полностью доверял египтянину, и только не мог уразуметь, каким же образом проведал писец о происходившем в лабиринтах гинекея, и как умудрился проникнуть сюда.
— Лабрис отобрал у стражника, — точно угадав мысли мастера, сказал Менкаура — Воин, кстати, вручил его добровольно и весьма охотно.
Вздохнув, умелец решил не размышлять о непостижимом.
— Теперь этот...
Второй шарик последовал за первым. На вкус он был сладковат.
— Что ты мне скормил? — осведомился разом воспрявший Эпей.
— Средство, секрет коего известен жрецам бога Тота, даровавшего народу письмена. Первый шарик полностью возвратит утраченную бодрость и прибавит новой. А второй дозволит без ущерба для тела и души не спать семьдесят два часа кряду. Лишь так и сумеешь ты достичь намеченной цели.
Эпей понял и расплылся в улыбке:
— Я и отблагодарить-то не смогу...
— Ты уже отблагодарил. И меня, и народ Кефтиу. Разорил осиное гнездо, положил предел неслыханному и гнуснейшему бесчинству.
Помолчав несколько мгновений, Менкаура задумчиво произнес:
— На любовь запрета нет, и в любви дозволено все. Да услаждаются любящие друг друга, да вкушают радость на всевозможные лады, не ведая ни стыда, ни стеснения! Так глаголет истинная мудрость... Однако насилие достомерзостно, а за последние семь лет Кидонский дворец обратился мерзким блудилищем, где надругательство стало законом и правилом, где ломали чужую волю и топтали чужие привязанности... Сама справедливость взывала о возмездии. Ты свершил его. Теперь, я полагаю, остров избегнет гнева богов, который неминуемо навлекли бы на него подобные злодеяния. Кефтиу прекрасен и велик, он заслуживает куда лучшей участи.
Эпей медленно кивнул.
— На всякий случай дозволь проводить тебя до западного выхода. Если возникнет затруднение, урезоним караульных тем же способом, каким я проник сюда. Затем ты покинешь дворец.
— А ты? — спросил Эпей.
— Не беспокойся обо мне. Я невозбранно вернусь и еще позабочусь об этой несчастной, чье имя узнаю. Она отправится домой, ибо жаждет вернуться.
— А..?
Эпей кивнул в сторону андротавра.
— Да, разумеется, — спохватился Менкаура.
Он быстро подошел к простертому на мраморных плитах чудищу, присел на корточки, заглянул в совершенно бессмысленные от страдания глаза.
Поднес к морде человекобыка хрустальный шарик, внятно и неторопливо произнес краткое заклинание, из которого Эпей не уразумел ни полслова.
Глухие стоны утихли.
Менкаура выдернул завязшие в плоти Чудовища клинки, уверенными касаниями пальцев остановил хлынувшую темную кровь.
Мастер округлил глаза:
— Да ты еще и врачеватель?
— Всего понемногу, — скромно ответил Менкаура. — Только это не вполне обычное врачевание. Скорее, изощренное знахарство...
— И теперь?..
— Теперь несчастная тварь будет спать. А пробудившись, не станет чинить вреда. Известное время, разумеется... Но до тех пор Великий Совет распорядится участью человекобыка сообразно закону и разумению...
— Арсиноя замкнута в деревянной телице, за дверью Розового зала, — поспешно сообщил встрепенувшийся Эпей. — Присмотри, чтоб не сгорела заживо, ежели что... Я все-таки не варвар, — ухмыльнулся эллин.
— Знаю, — сказал Менкаура, выпрямляясь. — И где Арсиноя, знаю, и в том, что ты не варвар, удостоверился. Твоему народу, Эпей, суждено великое и отменно славное будущее... А теперь поторопимся, друг мой, ибо уже пора...
* * *
— Дворец пылает, государь!
Идоменей подскочил и уселся на ложе едва ли не раньше, чем пробудился. Давала знать себя старая воинская закалка.
Вытянувшийся в струну стражник застыл у распахнутой двери, взяв копье «на караул» и глядя на л а Багета встревоженными глазами.
— Как — пылает?! Почему? Где?
— Недалеко отсюда, господин... Юго-восточная часть гинекея, господин. Пламя пробило кровлю и бушует...
Мгновение спустя флотоводец и повелитель уже поспешно облачался в белый хитон с алой каймой, проворно затягивал мягкие ремешки сандалий.
Стражник посторонился, пропуская Идоменея в коридор.
Выбежав наружу, критский владыка поступил как истинный воин: отнюдь не ринулся петлять по несчетным переходам, стремясь в указанное крыло, а бросился к ближайшей из уводивших на крышу лестниц, дабы оглядеть происходящее с наиболее выгодной и удобной точки.
Страж побежал вослед.
Утренний ветерок уже начинал блуждать над островом, но свежести не приносил, и царь немедленно вытер со лба проступившую испарину.
И впрямь, недалеко, подумал Идоменей.
По дворцовым понятиям, разумеется...
Столь огромно было древнее, долгие столетия строившееся и расползавшееся вширь здание, что столб угольно-черного дыма отстоял от царя на добрых два плетра. Прожилки огня вихрились и крутились у основания этой зловещей, подвижной, возносившейся уже почти в поднебесье колонны. Однако сложенный преимущественно из камня Кидонский дворец успешно противостоял пламени. Опасаться быстрого и всепожирающего пожара не следовало.
«Полдюжины залов придется восстанавливать», — промелькнуло в мозгу лавагета.
Он скрестил руки на груди, присмотрелся пристальнее. Вослед разбудившему царя стражнику на крышу выскочили еще трое или четверо — в мужской половине службу несли куда более исправно, чем в полубезлюдных владениях Арсинои.
