Далее, как из рога изобилия, сыплются пожелания в самых лучших её переживательных традициях, с теплом и радушием — всё то, что невольно греет мою душу, хотя по большей части совсем не трогает мозг, ведь не впервые слышу нечто подобное, почти всё наизусть и так, без напоминания вслух, знаю. Всё её голос. Ласковый. Полный искреннего волнительного трепета. Тот самый, из моего детства, когда она читала мне сказки на ночь и крепко-крепко обнимала всегда, когда маленькая-я нуждалась в чём-то подобном.
Да, с Днём рождения, Эвелин…
Какой заслужила, такой и день!
Но, конечно же, все эти свои попутные мысли я оставляю при себе. Заставляю себя не только подняться на ноги, размять затёкшие мышцы, пока слушаю весёлое щебетание Марии, но и даже по-настоящему улыбнуться себя призываю. Исключительно для неё. Она же меня прекрасно знает, чутко всё чувствует. Не хочу, чтобы она ощутила возможную фальшь и лицемерие с моей стороны. Ведь ко всему прочему, пока мы с ней болтаем весь последующий час, я точно понимаю, чернота происходящего её не коснулась, не понимает она до конца, что происходит с нашей семьёй в реальности. И лучше бы, чтобы так оно и оставалось. В её-то возрасте и с завидной частотой того, насколько близко она всё к сердцу воспринимает, даже если не напрямую её касается. Не хочу снова быть виновной в том, что порчу ещё чью-нибудь жизнь.
К тому же, мне самой на пользу идёт…
По окончанию телефонного разговора обнаруживаю, что время переваливает к обеденному. Приготовленный ранним утром яблочный пирог в духовке давно остывает. Разогреваю. Готовлю к нему двойную порцию терпкого бодрящего кофе. Заставляю себя до конца проглотить. Возню с джемом откладываю на потом. Принимаю душ и тщательно собираюсь к запоздалому началу нового дня. Сидеть и страдать депрессией, а также паническими атаками на фоне нервного перевозбуждения, приводящими к обморокам — не лучший вариант, если я хочу что-либо изменить, давно пора действовать, даже если пока придётся пребывать в режиме ожидания, а никаких новых мыслей о том, как всё исправить, пока не появляется.
Начну с того, что я могу…
С испорченной рамки для фото родителей Кая, например!
Еду в тот магазин, где должна продаваться её копия, которую я когда-то нашла на просторах интернета. Благо, нужный адрес на стикере так и висит на холодильнике, с этим ориентиром никакой проблемы не возникает. Там тоже управляюсь быстро. После — немного сложнее, до фермы достаточно далеко, а я недостаточно хорошо запоминаю дорогу туда, в голове тогда было совсем иное.
Но и с этим справляюсь.
Правда, не сразу решаюсь переступить границу ворот, у которых паркуюсь — на том же месте, где и Кай, когда мы с ним бываем тут в прошлый раз. Все внутренности тугим узлом своего же свершённого предательства связывает и затягивает, а нахлынувшее волнение чувствуется слишком остро, чтобы я его игнорировала. Никак не покидает ощущение, будто не просто куда-то, по меньшей мере в священный храм прихожу, полный чужой памяти и чего-то чрезвычайно хрупкого. Если ступлю — обязательно разрушу, сама земля под моими ногами не выдержит, развернется.
Бред, конечно.
Ничего такого не случается. Последующие полчаса, пока я медленно бреду по тропам утопающей в зелени территории, заново разглядывая окрестности, попутно набираясь храбрости зайти в сам дом, где обитали последние хозяева этих просторов, нет ни единого признака того, что мне сюда нельзя или же мне тут не рады.
Наоборот.
— Ты вернулась!
Радостный вопль Лиззи разносится на всю округу, и я на него оборачиваюсь. Она несётся со стороны конюшен. Не одна. С Дори на руках. Последнее обстоятельство, учитывая дурной нрав птицы, меня немного озадачивает, уж больно она смирная, жмётся к своей хозяйке вовсе подозрительно доверчиво и охотно, но, едва шестилетка приближается, всё становится куда понятнее.
— Сломала лапку, — со вздохом сообщает девчонка, кивая на свою любимую строптивицу. — Но деда сказал, обязательно заживёт, — кивает своим же словам, опять вздыхает, опустив взгляд на повреждённую перемотанную конечность, и осторожно гладит раненную по левому крылу. Та, как ещё одно моё небольшое открытие, не только не сопротивляется, но, кажется, даже довольна. А я не хочу, чтобы довольной тут была лишь одна курица. Ласково треплю свою собеседницу по макушке, присаживаясь перед ней на корточки, также показательно серьёзно осматриваю птичку.
— Обязательно заживёт, — улыбаюсь ей в ответ приободряюще, как итог своего нехитрого осмотра.
— Ага, — радостно подтверждает Лиззи, затем о чём призадумывается. — А ты к нам приехала? — косится на запакованный свёрток в моей руке, внутри которого рамка. — Или только на Бравом покататься? — подозрительно щурится.
Ни то, ни другое, если уж на то пошло…
Но разочаровывать ребёнка — последнее дело.
К тому же:
— Не совсем, — лукаво усмехаюсь, поведя плечом, изобразив подобие загадочности. — Но и для тебя у меня тоже кое-что есть. Пойдём, — зову с собой, выпрямляясь.
Веду её к оставленной мной машине. Когда покидала салон, пребывая больше в своих греховно-отрешённых мыслях, нежели в реальности, и шла на ферму, сразу с собой не стала ничего брать, потому что не была уверена, что удастся встретить девочку, вот и оставила там.А последующий восторг в детских глазах — самая лучшая для меня награда.
