Парковка у Гарри переполнена, так что нам приходиться оставить фургон на соседней улице. Папа обнимает меня за плечи, пока мы бежим из безопасного и теплого фургона к одноэтажному зданию, ярко освещенному в предрассветном сумраке. Я визжу от холодного ветра, проникающего сквозь мою куртку и спускающегося вниз по спине под моей рубашкой. Звук моего крика уносится ветром так быстро, что я даже не слышу его.
— Кэм! Сильвер! Вы приехали! — За стойкой жена Гарри, Кейтлин, занята тем, что раскладывает кексы на большом металлическом подносе.
Она выглядит немного встревоженной, ее стально-седые волосы выбились из обычно аккуратного пучка на макушке, но глаза блестят, и она улыбается от уха до уха. Она живет только ради этого. И Гарри тоже. Для них было бы достаточно просто закрыть заведение в такой день, как сегодня. Закусочная неизменно оказывается разгромленной таким количеством тел, набившихся в маленькое заведение, и никто ни за что не платит. Принимать жителей Роли в закусочной в плохие погодные дни стоит им денег; любой другой владелец малого бизнеса счел бы это скорее неудобством, чем благословением.
Но Кейтлин и Гарри сделаны из другого теста. Управление закусочной никогда не было для них главной целью. Они всегда держали свои цены как можно ниже, чтобы убедиться, что даже семьи, у которых небольшой доход, могут позволить себе время от времени приходить и есть у них. И то, что люди собираются здесь, для них предмет гордости. Гордость за то, что они создали место, где люди знают, что будут в безопасности и о них позаботятся в трудную минуту.
— С трудом, Кейт. Еле-еле добрались, — отвечает отец. — Судя по всему, на Риджхерсте навернулся трансформатор. Энергокомпании, вероятно, потребуется часов пять, чтобы добраться до этой чертовой штуки. Как там генератор держится? У тебя достаточно бензина?
Кейтлин подмигивает мне и смеется.
— Он очень беспокойный, да? С генератором все в порядке. У нас достаточно бензина, чтобы поддерживать его в рабочем состоянии в течение следующих трех дней, если понадобится. Почему бы вам не выпить кофе и не найти себе местечко присесть? Мне понадобится помощь примерно через час, как только Гарри приготовит ланч, если ты не возражаешь.
— Конечно.
В закусочной полно народу, но она еще не трещит по швам. Мы прибыли как раз вовремя. Через час здесь вообще не останется ни одного свободного места, но пока мне действительно удается найти нам нашу собственную кабинку. Я откидываюсь на мягкую спинку дивана, застонав от облегчения, когда делаю первый глоток кофе, принесенный папой. Тепло растекается по моей груди, и холод, проникший в мои кости снаружи, наконец начинает таять.
Папа смотрит в окно справа от себя, на его лице застыла мягкая улыбка, но взгляд кажется отстраненным. Печальным. Нас окружает болтовня наших друзей и соседей, пока они сплетничают и смеются вместе, но заразительная, беззаботная атмосфера внутри закусочной, похоже, не заразила моего отца. Мое сердце болезненно колотится, так сильно, что кажется, будто оно изо всех сил пытается пробиться сквозь грудь. Я перегибаюсь через стол и ободряюще сжимаю его руку, и он переводит свой взгляд на меня. Улыбка отражается в его глазах, изгоняя печаль на его лице, но я не дура, и знаю своего отца. Он не в порядке.
— Сильвер, я хотел... я хотел поговорить с тобой, но... не знаю, как это сделать. Я не очень хорошо разбираюсь в таких вещах.
Ох, и вот этот взгляд я тоже узнаю. Я отпускаю его руку и откидываюсь на своем месте. По моей груди разливается напряжение, пальцы паники царапают мой позвоночник. Он хочет поговорить о случившемся. Он хочет еще раз спросить имена мальчиков, которые напали на меня. Я не могу... не думаю, что когда-нибудь смогу…
Мысли лопаются в моей голове, как пузыри, прежде, чем успевают полностью сформироваться. Я не могу говорить с ним об этом. Не сейчас. Ещё нет. Я бы хотела, чтобы это было возможно, но...
— Остановись. Я уже вижу, как ты закрываешься. Я не… — он качает головой, и мышцы на его челюсти напрягаются. Его разочарование ясно как божий день. — Я не собираюсь спрашивать тебя об этом. Я просто хочу знать, счастлива ли ты, Сильвер. Это все. Ты выглядишь как... — он барабанит пальцами по столу. — Похоже, ты вполне довольна. Я слышу, как ты смеешься. Я вижу, как ты улыбаешься. И все это время думаю... Черт, я надеюсь, что она не притворяется. Я надеюсь... она не чувствует, что умирает внутри, и думает, что должна притвориться счастливой, чтобы защитить нас от того, что случилось с ней. Потому что... я этого не вынесу, Сильвер.
Мой немедленный порыв — успокоить его. Поклясться, что я в порядке, и что сейчас совершенно счастлива. Но он не хочет этого слышать. Он хочет услышать от меня правду, и я многим ему обязана. Я долго скрывала от него так много вещей, что теперь кажется жизненно важным поделиться с ним этой маленькой честностью. Я прочищаю горло, прислоняясь виском к окну рядом со мной; стекло холодное и покрытое каплями конденсата, но я едва замечаю это, обдумывая вопрос отца.
— Иногда по утрам я просыпаюсь... и чувствую, как чьи-то руки сжимают мне горло. Как будто страх поднимается во мне, пока я сплю, и я ничего не могу с этим поделать. Мне больше не снятся кошмары о том, что случилось, но иногда я думаю, что правда всего этого насилия и паники настигает меня во сне, и это просто... угнетает. И когда это происходит, и я просыпаюсь, то иногда могу принести все это с собой в бодрствующий мир, и... этого достаточно, чтобы я почувствовала, что вот-вот умру.
Отец опускает голову. Его глаза опущены в кофейную кружку, но я могу прочесть в нем опустошение. Он никогда не думал, что услышит от меня такие слова, и это убивает его, когда он слышит, как я признаю горькую правду.
— Но когда я вот так просыпаюсь, пап... это чувство длится недолго. Мне требуется меньше минуты, чтобы вспомнить, как дышать снова, а затем… — я наклоняюсь, чтобы оказаться в поле его зрения, чтобы он мог видеть, что я улыбаюсь и что это действительно так. — Затем я вспоминаю, что все это уже позади, и все осталось в прошлом. Да, очень трудно проводить много времени в школе. И да, бывают моменты, когда я так чертовски зла, что мне кажется, что сейчас взорвусь. Но есть гораздо больше моментов, когда я с тобой или с Алексом, когда на меня вообще ничего не влияет. Теперь я чувствую себя непобедимой в половине случаев. И это? Это просто замечательно. Я не говорю, что когда-нибудь смогу забыть то, что со мной сделали, или что я просто пройду через это и наступит день, когда я даже не буду больше об этом думать. Это было бы ложью.
— То, что случилось со мной... это травма. Мое тело исцелилось от неё, но я думаю, что этот шрам навсегда останется в моей душе. Но шрам — это доказательство исцеления. Шрам — это свидетельство силы. Я больше не стыжусь этого. Это часть меня, и я часто задумываюсь, как принять все эти разные, отдельные части себя, какими бы уродливыми или извращенными они ни были, потому что они делают меня тем, кто я есть, верно? Я в порядке, пап. Я клянусь. Когда ты слышишь мой смех, когда ты видишь мою улыбку, это реально. Это и есть истина. Всегда. Понимаешь?
Папа откидывается на спинку диванчика, отнимает руку от чашки с кофе и прижимает ее к своему солнечному сплетению. Его волосы гораздо темнее моих. И глаза у него тоже темные. Когда-то мне было так чертовски обидно, что я не похожа на него. Мне никогда не казалось правильным, что я больше похожа на маму, с таким же цветом волос и такими же серо-голубыми глазами, с таким же цветом лица, с таким же слегка вздернутым носом. Мне всегда казалось, что если бы я была больше похожа на него, то каким-то образом принадлежала бы ему больше. Я больше так не чувствую. Я знаю, что принадлежу ему, как знаю, что солнце встанет на востоке и сядет на западе. Мне не нужно видеть его глаза, смотрящие на меня всякий раз, когда я смотрю в зеркало, потому что я поняла, что хочу быть похожей на него в других, более важных вещах.
