Или людей, преследующих нас.
Эти ублюдки, как она их называла. Они никогда не заберут тебя у меня, Рай. Не так долго, как я дышу.
Что, если они придут за мной сейчас? Что, если они разгадали подмену и решили исправить свою ошибку девять лет спустя?
Тень проскальзывает в комнату, и я отпрыгиваю назад, мои лопатки ударяются о стену.
Свет отбрасывает ореол, когда он становится ясным. Долгий вздох вырывается из моих губ, прежде чем они снова становятся неглубокими.
Ашер.
Понятия не имею, почему видеть его одновременно и облегчение, и удушье.
Наверное, потому что он пытался убить тебя, Рейна.
Нет, не Рейна. Рай. Я всегда была Рай. Рейна была временной. Ее жизнь никогда не принадлежала мне, чтобы я могла ее конфисковать.
Может, именно поэтому я была так холодна и отчуждена с ее личностью. Я не хотела, чтобы люди сближались, потому что не горела желанием заводить никаких привязанностей. Я была самозванкой и знала, что однажды настоящая Рейна вернется в свою жизнь.
Я была всего лишь сторожевым псом, и в своих попытках оставаться отстраненной я по-королевски облажалась.
Ашер держит тарелку в руках и приближается ко мне ровным шагом. Его темные джинсы низко сидят на бедрах, а футболка обтягивает развитые мышцы груди.
Я заставляю себя отвести взгляд, когда сильное чувство отвращения сжимает меня за горло.
Реальность того, что я сделала — и не могу исправить, — ударяет мне в лицо.
Я переспала с женихом своей сестры.
Я вожделела его и цеплялась за него, будто имела на это полное право. Мало того, я еще и сделала что-то настолько непростительное, что теперь он подумывает убить меня.
Что, черт возьми, я натворила?
Он садится на край кровати, ставя поднос рядом с собой.
— Ты не ела с утра.
Мой желудок сжимается, словно одобряя это заявление. И тут я понимаю, что все еще прижата к стене, отвернувшись, будто от этого зависит моя жизнь.
— Где я? — спрашиваю я, не встречаясь с ним взглядом.
— В твоей квартире. — его голос нейтрален, даже лишен эмоций. — А теперь садись и ешь.
Я направляюсь ко входу. Как только я найду свою сумочку и телефон, я уйду. Какого черта он вообще привел меня в квартиру? Мне с трудом удается избегать его в большом доме, где находятся все остальные.
— Остановись и повернись. — он говорит так тихо, что у меня по коже бегут мурашки. — Ты не хочешь, чтобы я сделал это за тебя.
Знаете что? Почему я должна продолжать убегать? Я сделала достаточно этого на всю жизнь, когда была ребенком.
На этот раз мир должен остановиться и посмотреть мне в лицо. Люди должны видеть меня, не Рай или Рейну, Соколову или Эллис, а меня.
Только меня.
Человека внутри, который едва держится на волоске.
Со смиренным вздохом я поворачиваюсь и иду туда, где Ашер сидит на кровати.
Моя кровать.
В этом есть что-то такое интимное, и не хочу признаваться в этом прямо сейчас.
Я опускаюсь напротив него, ставя тарелку, между нами. Кладу обе руки под бедра, чтобы они не разыгрывали какие-нибудь безумные идеи, например, протянуть руку, чтобы откинуть выбившуюся прядь с его лба.
— Теперь ешь, — приказывает он.
Боже, этот человек и его властная жилка. Хотела бы я ненавидеть это.
Если бы я ненавидела, быть может, все это было бы проще. Быть может, все мое тело не находилось бы в состоянии повышенной готовности с полным приливом адреналина.
— Я в порядке.
Мой желудок урчит, как только эти слова слетают с моих губ.
Проклятый предатель.
— Ты что-то сказала? — он приподнимает бровь.
— Я не голодна, хорошо? — я делаю паузу. — Зачем ты привел меня сюда? В любом случае, как ты меня нашел?
— Я последовал за тобой.
Я последовал за тобой.
Именно так. Никаких объяснений, никаких попыток извиниться.
Кого я обманываю? Я начинаю думать, что Ашер ни в чем не извиняется.
Он по-своему нетипичен, не совсем социопат, но что-то в этом роде.
Временами кажется, что ему не все равно, но в другое время он полностью уничтожает эту часть.
— И почему мы здесь? — бормочу я.
— Потому что. — он берет ложку чего-то похожего на макароны с сыром и кладет мне в рот.
— В последний раз, ешь, блядь.
Я пристально смотрю на него, испытывая искушение швырнуть тарелку ему в лицо, но это не оправдание, чтобы тратить хорошую еду впустую.
Кроме того, я голодна.
Я пытаюсь забрать у него ложку, но он убирает ее подальше.
— Открой свой рот.
— Я не ребенок, Эш. Я могу есть сама.
— Ты потеряла свой выбор, когда вела себя как дитё. — он со вздохом качает головой. — И Ашер, черт возьми.
Мои глаза опускаются вниз. Он прав; я не имею права называть его так, давать ему какие-либо прозвища или позволять ему кормить меня.
Он не мой.
Он принадлежит Рейне.
Вот почему Старая Рейна всегда держала его на расстоянии вытянутой руки и отталкивала.
Теперь я могу более ясно понять ее мыслительный процесс.
— Ты собираешься открыть рот, или мне сделать это за тебя?
Его глаза темнеют от злобы, и я сглатываю от карающего обещания в них.
Он определенно заставит меня, и не сомневаюсь, что мне не понравится реакция на это.
Я медленно приоткрываю губы. Ложка звякает о зубы, когда он осторожно засовывает ее внутрь. Мой пульс учащается в горле, и я едва жую, прежде чем проглотить макароны с сыром. У них насыщенный и крепкий вкус, но я едва сосредотачиваюсь на этом.
О, Боже. Это так интимно. Я не должна делать это с Ашером.
Я тянусь за ложкой, но он держит ее вне досягаемости и заставляет меня есть с его рук.
Что-то изменилось в выражении его лица, что-то любопытное и новое.
Или, может, мой мозг интерпретирует это таким образом после всего, что я узнала о прошлом и своей личности.
Глаза Ашера темнеют каждый раз, когда я обхватываю губами ложку, чтобы проглотить пасту. Его челюсть дергается, и он кормит меня медленнее, будто наслаждается моментом.
Воздух сгущается от напряжения, сцена принимает совершенно другое направление. Словно он трахает мой рот вместо того, чтобы кормить меня. Сначала это будет с его большим пальцем, а потом с его членом.
Мои щеки пылают при этой мысли. Это неправильно представлять — все это.
И все же мои бедра сжимаются. Кожа юбки становится слишком жесткой против моей разгоряченной кожи, а топ туго натягивается на мои твердеющие соски.
Нет.
Мне нужно вывести себя из этого транса.
— Ты собираешься сказать мне, почему мы здесь? — спрашиваю я, проглотив еще одну ложку еды.
— Макароны с сыром были твоим любимым блюдом, когда ты была моложе, — говорит он, как будто это идеальный ответ на мой вопрос.
— Разве не многим детям нравятся макароны?
— Не тебе. — он поднимает бровь. — Раньше ты чувствовала себя раздраженной из-за этого, пока я однажды не осмелился тебя покормить, а потом ты тайно влюбилась.
На секунду мне кажется, что мое сердце покинет меня и перестанет биться. Он говорит о Рейне против меня?
— Когда это было? Сколько мне было лет?
— Прямо перед твоим тринадцатым днем рождения. — ложка звякает о тарелку, когда он наполняет ее. — Почему ты спрашиваешь?
— Ничего.
Так что это была я, а не Рейна. Странное чувство облегчения переполняет меня. Это так внезапно и сильно, что я ненадолго закрываю глаза, пока это не проходит.
Мое незнание макарон с сыром имеет смысл. Мама была Русской и никогда не готовила это блюдо. Я не была знакома с типичной американской жизнью, пока не стала жить с папой.
— Что ты делала в том коттедже, Рейна?
Его тон становится жестким, как в тот раз в больнице, когда он спросил меня, не убегаю ли я от него.
— Искала истину, — говорю я, опустив глаза.
Я не могу смотреть на него, не тогда, когда он думает, что я Рейна.
Ты самозванка.
Ты должна умереть.
