Трахал её так, что у самого в глазах темнело. Сильнее, быстрее, отчаяннее, чем в самый первый раз. Словно за те три месяца изголодался по ней даже больше, чем за прежние десять лет.
Это оказалось просто невыносимым – узнать, как выгибается, дрожит и стонет она от оргазма, а потом довольствоваться лишь воспоминаниями об этом.
Это оказалось так больно – чувствовать её сбившееся дыхание на своём плече, лёгкие и невесомые касания пальцев на лице и шее, слышать собственное имя, произнесённое на выдохе с тоской, с надеждой, с отчаянием, и при этом знать, что через несколько часов мне нужно будет собраться и снова уйти.
Если она и была проклята, то я – вместе с ней.
- Здесь всегда дождь, - с вымученной улыбкой заметила Маша, соскользнув со стола и принявшись судорожно собирать разбросанные нами вещи. Только я перехватил её руки, скинул мокрые тряпки обратно на пол и стиснул в крепких объятиях уже начавшее трястись от слёз тело.
Она изменилась. Надломилась, раскрылась. Стала откровеннее, чем раньше, а вместе с тем и намного уязвимее.
- Я люблю тебя, люблю, - говорил ей до самого рассвета, лелея каждую подаренную нам судьбой секунду, когда можно было просто держать её у себя на коленях, гладить, целовать. Не отпускать от себя хотя бы одну эту ночь, потому что новый день требовал от меня вынуть сердце и вернуться к осточертевшей мне роли Кирилла Войцеховского.
Мы прощались почти молча. Тяжело. Словно медленно растягивали ту незримую нить, что будет путаться и скручиваться узлами, но оборвётся только со смертью одного из нас, и никак иначе.
- Мы скоро увидимся, Ма-шень-ка, - пообещал я, а она лишь усмехнулась в ответ, будто уже тогда знала, что мне не суждено будет выполнить своё обещание.
За пределами Московской области меня приветствует мелкий, назойливый дождь. Ничего общего с теми холодными ливнями, которыми меня неизменно встречает Питер, из раза в раз показывая своё пренебрежение и презрение: хлещет крупными каплями по лицу, швыряет в меня труху опавших листьев, прогоняет влажным и кусачим ветром, подобно агрессивной дворняге нападающим из-за угла.
С этим городом у нас всё сложно. Как и с Машей. Как и с моими расплывчатыми и чересчур мечтательными представлениями о том, какое будущее может нас ждать.
Казалось бы, именно сейчас я должен испытывать счастье, преодолевая каждый следующий километр разделявшего нас с ней расстояния. Но нет, на первый план выходят тревога и страх. Гнетущие мысли о том, что я могу вернуться обратно в Москву в том же одиночестве, в котором уехал.
Только убитым, выпотрошенным, выжженным дотла.
Развеянным по воздуху пеплом, каким стал мой отец.
Словно вторив моим мыслям, незамысловатая мурлыкающая песня по радио сменяется на выпуск утренних новостей. А там ничего не меняется вот уже десять дней кряду, лишь обрастает новыми шокирующими подробностями, последовательность представления которых широкой публике мы продумывали лично с Валайтисом, умеющим мастерски жонглировать общественным мнением.
Отвращение, страх, ненависть – вот что теперь испытывают люди к моему отцу, при этом не зная даже его имени и фамилии. Злость и ярость – по отношению к тем, кто неизменно ассоциируется у большинства с представителями тех сил, что правят сейчас нашей страной. Оттого в ещё более выгодном свете выглядит Павел Валайтис, в своей предвыборной кампании упирающий на то, что давно пора прогнать от власти зажравшихся и прикормленных богатеями чиновников.
«- Напомним, что владелец одной из крупнейших технологических корпораций, осуществляющей государственные заказы, - в том числе в области обороны, - нанёс смертельное ранение своему помощнику и попытался скрыться из страны после получения повестки в суд, где должен был проходить как свидетель по делу о хищении денежных средств. Однако, избегая столкновения с уборочной техникой, не справился с управлением и погиб в своей машине, Бентли Мульсан, стоимостью более двадцати миллионов рублей.»
Прибавляю несколько делений звука, хотя, казалось бы, и сам могу наизусть процитировать все возможные официальные версии случившегося.
Удобные версии. Максимально выгодные всем нам – и мне, и стороне Валайтиса.
«- По данным проведённых анализов, в крови погибшего были обнаружены большие дозы алкоголя, наркотических средств, а так же следы препаратов, предназначенных для лечения психических расстройств. Как отметил наш источник из правоохранительных органов, родственники и близкие знали о том, что погибший периодически проходил лечение, однако ранее у него не случались приступы агрессии…»
Ухмылка невольно появляется на моих губах ещё при упоминании обнаруженных в крови веществ, ведь на самом деле машина вместе с отцом выгорела так, что эксперты не смогли найти ни капли биоматериала, даже чтобы просто подтвердить его личность. Но это – лишь частности, нюансы, в которых не будет разбираться никто не заинтересованный; а все заинтересованные сейчас сосредоточены на том, чтобы попытаться спасти свою шкуру.
Первая волна ненависти к загадочному главе крупнейшей корпорации с нереально дорогой машиной начинает идти на спад, и скоро на смену ей придут презрение и жалость. Когда все каналы, газеты, интернет-издания и радиостанции будут наперебой твердить о том, что изначально возведённый в ранг дьявола во плоти мужчина был лишь психически больным, практически недееспособным человеком, чем нагло пользовались его подельники, занимавшие высокие посты в государственных структурах.
При обыске в его квартире, где якобы был убит Ибрагим, обнаружили компрометирующие документы на всех его друзей. Точнее – на всех врагов Валайтиса, которых вышло разом смести с дороги к желаемой власти.
А Андрей Войцеховский так и останется лишь не подозревавшим ни о чём шизофреником, случайно погибшим из-за приступа острого психоза. Одно лишь хорошо: что его сын ни к чему не причастен, вменяем и способен единолично управлять своим наследством.
Надеюсь, ты рад, папочка, что я оказался совсем не таким бестолковым и никчёмным, как показалось сначала.
Только вот крик, тот чёртов крик снова со мной. Навечно. Чтобы напоминать о том, что я ничуть не лучше столь яро ненавистной мне семьи. Точно такая же эгоистичная, хладнокровная мразь, как мой отец. Такой же убийца, лишь под прикрытием надуманных благих намерений.
Трель входящего звонка бесцеремонно врывается в поток самобичевания, заставляет меня напрячься ещё сильнее в тот момент, когда взгляд выхватывает имя абонента. Первая реакция – не отвечать. Только вот приходится жёстко останавливать себя в желании зарыть голову в песок, и вспоминать о том, что мне всё равно не удастся вечно от неё бегать.
- Слушаю?
- Ну надо же, Кирилл, и месяца не прошло! Когда-нибудь настанут времена, когда на мои звонки ты начнёшь отвечать в тот же день! – несмотря на то, что время только переползло отметку восьми часов утра, на фоне быстрой и как обычно слегка скомканной Сашиной речи уже слышатся громкие крики её детей.
К сожалению, её претензии – не такая уж шутка. После пожара и обрушения офисного здания я не отвечал ей почти месяц. Не мог собраться с мыслями. Не мог найти в себе силы. Не мог унять удушающее чувство вины за то, что случилось с Ильёй. Даже перед его родителями и родными сёстрами не испытывал такого раскаяния, как перед Сашей.
Они росли вместе. Копошились в одной песочнице, ходили в одну группу детского сада, а позже – в один класс. И порой, глядя на их полное взаимопонимание и совпадение взглядов на жизнь, трудно было поверить в то, что они не были ни родственниками, ни парой.
- Пришлось решать очень много вопросов, совсем не было времени.
- Ну-ну, - недовольно хмыкает она и тут же вздыхает, заметно смягчает тон голоса: - Как ты вообще?
- Ты же знаешь, у нас не было тёплых родственных чувств друг к другу, - максимально сглаживаю формулировки, стараясь звучать равнодушно и спокойно, - горевать по нему я не буду.
- Я подумала, ты можешь быть дезориентирован и растерян.
