— Я не знала… Ты же все это время молчал и не звал… — точно сейчас разревусь, ибо грудь уже разрывает этой сладкой болью, полосует сердце и пускает под кожу парализующим онемением какой-то ненормальной истомы. Вроде и силы все высасывает, но с тем же тянет от земли, создавая вокруг наших тел незримый кокон из горячего вакуума. Скрывая от всего внешнего мира, возвращая за считанные секунды в нашу собственную обитель-убежище.
— Боже, какая же ты дурочка… Прогоню?.. — его фразы и хриплый смех походили на бормотание бредящего безумца, да и я мало чем сейчас от него отличалась. Только в этот раз я явственно расслышала в его голосе горечь и болезненную надломленность, будто что-то там лопнуло перетянутой струной, не выдержав непосильного напряжения. А в его глазах… нет, мне не показалось. Они действительно блестели, но не от падающих со стороны бликов света. И его ноздри, напряженно раздувались вовсе не от удушья, как и вены на висках, лбу и мощной шее налились кровью не от физической тяжести. Все, что сейчас происходило с изменениями в его внешности — все было связано с его внутренней борьбой с самим собой, со своими обезумевшими демонами… со зверем, который сходил с ума в этой клетке уже который день подряд. И то облегчение, которое он испытал в тот момент, когда я наконец-то сюда пришла, оказалось для него едва не летальным, нанеся куда более сокрушительный удар по его психике, чем сомнения со страхами, что изводили его все предыдущее время.
— Как ты до такого вообще додумалась?.. Моя глупышка… моя Стрекоза… — он точно бредил. Вернее, бредили мы оба, так как по-другому это состояние и не назовешь. Когда полностью слепнешь, глохнешь и отключаешься от раздражителей внешней реальности, растворяясь лишь в тех ощущениях, в тех эмоциях и желаниях, которые и стали для нас в эти минуты единственными жизненно важными источниками нашего обоюдного существования. Растворяясь друг в друге…
А большего и не надо. Все остальное — лишь мертвый тлен. Остального нет и не существует… Кроме нас двоих. Кроме нашего обособленного мирка и, да, нашей единой одержимости друг другом.
Мне и самой хочется повторять это снова и снова, пока твои пальцы ласкают мое лицо, зарываясь в волосы за висками; пока твои губы осыпают обжигающей вереницей нежных поцелуев мои веки, переносицу, щеки, задерживаются на моем всхлипывающем ротике…
Мой Кир. Мой единственный и только мой…
Меня прожигает насквозь сумасшедшей вспышкой почти болезненного возбуждения, когда ты размыкаешь мне губы своими, проводишь по ним кончиком влажного языка перед тем, как проникнуть вглубь — в святая святых и довести меня до фатального сумасшествия. А потом я начинаю падать… Нет, парить. Вместе с тобой, в восхитительном вихре нашего упоительного безумия, переплетаясь телами, сущностями и бесконтрольными эмоциями. Мне больше не страшно. Все недавние страхи отступают, как только ты проникаешь в меня, забираешь с собой в наш общий мир, в эпицентр нашего собственного рая. Кажется, я даже перестала бояться смерти. Если бы мне вдруг пришлось распрощаться со своей жизнью прямо сейчас, в твоих руках и под твоими губами, я бы и не дернулась, приняв этот момент, как за ценный дар или само-собой разумеющееся событие. Уж лучше так, в самые прекраснейшие мгновения моего ничтожного существования, легко, свободно, с расправленными за спиной крыльями…
* * *
— Ты должна от него уйти… — сиплый голос Кира прорезает тишину спальни будто остро заточенный клинок размягченное масло, без усилия и дополнительного нажима. Мне даже кажется, что он проникает и в меня, под кожу и в голову, вместе с его дыханием и окутывающей близостью. Он и так обнимает меня, уже сколько времени после того, как мы остановились, наконец-то решившись прервать очередную череду новых рекордов по занятию любовью. Но эйфория не спешила покидать своего коронного места, продолжая разливаться по венам, пьянить кровь и нести сознание по мягким волнам нашего сладкого забвения. Мне уже достаточно и того, что я чувствую на себе его руки, прижимаюсь обнаженной спиной и ягодицами к его груди, животу и бедрам, ощущаю, как мое тело немеет в тягучих отзвуках его фантомных прикосновений, ласк и поцелуев, проникновений его члена в мою изможденную от затяжных оргазмов киску.
Нет, мой самый большой оргазм — это Он, мой Кир. Ему даже не надо в меня входить, чтобы меня проняло или довело до мощной физической разрядки. Достаточно просто оказаться в его объятиях, ощутить его сильное тело всеми воспаленными клеточками своего и все… Я уже не понимаю, где ментальный экстаз, а где физический. Я и сейчас все еще и до сих пропускаю его через свои нервы и эрогенные сенсоры. Может поэтому и не сразу восприняла смыл произнесенных Кириллом слов, по началу просто позволив его голосу пустить в мою кровь новую дозу сладострастной истомы. А потом да. За головокружительным опьянением нежданно последовало болезненное похмелье с еще более неприятным отрезвлением. Разве что захотелось еще крепче прижаться к своему мужчине, спрятавшись в его объятиях маленькой и абсолютно беспомощной девочкой. Да он и сам усилил ревностную хватку своих рук после высказанного им то ли требования, которое нужно выполнить незамедлительно, то ли посетившего его воспаленный разум единственного правильного решения для всех наших проблем.
— А из агентства так и подавно. Тебе там не место.
Вот теперь да, я все расслышала и все прекрасно поняла, почувствовав тяжесть ледяного давления в районе грудины, будто кто-то продавливал невидимыми пальцами ее кость, проверяя на прочность. Может поэтому не сумела не вздрогнуть, когда Кир приподнял одну руку и принялся скользить невесомым касанием кончиков пальцев по моему лицу, то ли лаская, то ли изучая на ощупь мои черты. Если бы не его последние слова, разбередившие незаживающие раны, может быть я бы и поплыла от его ласк, от блаженного осмысления, что это не просто любующийся жест, а нечто большее. Но зачем… Зачем он заговорил о своем отце и моей работе именно сейчас?
— Я туда пошла не из-за прихоти… и не из-за нехватки на жизненные нужды денег… — не думала, что будет так сложно произносить это вслух, словно вытягивая из себя каждую фразу, как глубоко сидящую в кровоточащей ране или намертво туда вросшую занозу, еще и раскаленными клещами. Но, как бы мне не хотелось избежать данного разговора, я не могла не понимать того факта, что рано или поздно, но это должно было произойти. Я ведь сама вернулась к Киру по собственной прихоти, никто меня насильно сюда на аркане или за волосы не тянул. И, если меня в будущем будет прессовать подобной блажью уже на постоянной основе, то буду делать это снова и снова, потому что не смогу не делать…
— А из-за чего туда еще можно пойти? — голос Кирилла ощутимо надломился, правда, совсем немного, но не заметить этого было бы для меня сейчас очень сложно. Кажется, я сейчас настолько на него настроена, что не смогу не прочувствовать или уловить любое, самое незначительное в нем изменение — легкое движение, напряжение под кожей мышц или совсем уж незаметную в его голосе дрожь.
— Ну, да… ты прав. По большей части из-за денег… Но деньги иногда бывают нужны не только на какие-то бытовые "мелочи" или финансовые накладки с учебой в одном из самых дорогостоящих ВУЗов страны… — мне все равно сложно в этом признаваться, тем более не зная, как на мои слова вообще отреагируют. Поверят ли?..
Да и как-то все это неправильно. После того что между нами только что произошло… Спускать на Землю с небес?.. Это слишком жестоко, пусть и неизбежно. Пусть он и пытается сейчас приглушить неприятный для нас обоих дискомфорт заведенной им же беседы своими успокаивающими ласками и анестезирующими поглаживаниями. Уж лучше их принимать в полной тишине, слушая равномерный стук его сильного сердца…
— Ты взяла какой-то очень большой кредит?
— Не я… мои родители… И… если мы не погасим его в ближайшее время, то… потеряем квартиру — в лучшем случае… В худшем — даже думать не хочу…
