Вечером перед Самой Долгой Ночью ворота распахнули настежь, в саду наставили столов с угощением, выкатили три бочки вина и зажгли бесчисленные разноцветные фонарики.
— Я вас прошу об одолжении, сира, — с привычной безразличной, безупречной вежливостью проговорил Вебер за ужином. — Когда я открою праздник, постойте, пожалуйста, рядом со мной. Четверть часа рядом, ещё четверть часа погуляйте среди гостей. Просто улыбайтесь и кивайте всем подряд. Это не слишком утомительно для вас? А это вам к Солнцевороту, — и он положил на стол перед Лоттой бархатную коробочку. Она хотела было гордо оттолкнуть подачку, но за столом по случаю праздника присутствовали её родители и младший брат, и матушка, опередив Лотту, схватила коробочку.
— О, Девятеро! — выдохнула она. — Балуете вы нашу дочку, господин Вебер. Непозволительно балуете.
— Сира Шарлотта заслуживает куда большего, — с непонятной улыбкой отозвался тот.
Взять подарок из рук матери, чтобы гордо отказаться от него, было бы глупо, и Лотта неохотно заглянула в раскрытую коробочку. В ней лежали золотые серьги и ожерелье в одном стиле с брачными браслетами — лёгкие, просто кружевные, с ярко-синими камнями.
— Благодарю, — сделав нечеловеческое усилие, вытолкнула из себя Лотта. Отказаться после этого провести с законным супругом полчаса на празднике, да ещё и в присутствии отца отказаться… Можно было бы, конечно, сослаться на недомогание после бала, где она так много танцевала, но тогда точно не видать ей приглашения на следующий год. — Я… разумеется, я открою с вами праздник.
— А кого вы приглашаете, господин Вебер? — спросила матушка.
— Никого, сира баронесса. Я никого не приглашаю, я просто открываю ворота, и ко мне может зайти любой желающий. Обычно приходят мои работники с родственниками. Самым отличившимся я делаю подарки лично, остальные получают небольшую премию к праздникам, чтобы достойно накрыть стол, но большинство всё равно приходит поздравить меня и членов моей семьи.
— То есть, вы просто устраиваете праздник для работников и прислуги? — уточнил отец.
— Да, сир. Честная и добросовестная работа заслуживает того, чтобы за неё вознаградить такой малостью, как вино, закуска и музыка.
— Разумно, — кивнул отец, и Лотте пришлось смириться с тем, что она будет принимать поздравления и поздравлять сама всяких прядильщиков, ткачей, и кто там ещё имеется в веберовских мастерских?
Впрочем, это было довольно мило: фонарики, костры, принарядившиеся простолюдины. Лотта не участвовала в деревенских праздниках, но ходила посмотреть на них, поскольку в самом замке проводилась только торжественная трапеза после похода в часовню всей семьёй. Здесь было что-то похожее на деревенские пляски и застолье в складчину, разве что побогаче, да среди веселящихся людей то и дело мелькали приземистые бородатые фигуры. Вебер произнёс короткую речь, выпил полный бокал вина за всех, кто разделил с ним этот праздник, и швырнул его, не оборачиваясь, за спину. Хорошей приметой вообще-то считалось, если бокал разобьётся, но из толпы разом бросились вперёд несколько человек, протягивая руки, и какая-то бойкая бабка под общий хохот и свист потрясла над головой добычей, выхваченной из-под носа более молодых. Вебер тоже засмеялся, чмокнул старуху в морщинистую щёку и спросил:
— Внучке в приданое?
— А, — махнула рукой бабка, лихо сбивая на затылок пуховый платок, — не дали мне Девятеро ни дочек, ни внучек, одни парни. Да младшие невестки в соку ещё. Вот скажу, которая первой мне внучку родит, та и получит — может, заради такого подарочка расстараются?
Лотта в этот момент даже позавидовала работникам Вебера с их простыми горестями-радостями. Ей бы так. Про этот пойманный на празднике бокал из цветного стекла, наверное, ещё лет пять, а то и десять рассказывать будут всем желающим послушать, откуда в нищей хибарке взялась такая дорогая вещь. Как мало людям надо для счастья!
Она честно походила по садовым дорожкам, милостиво кивая на поздравления и пожелания. Музыканты играли под лёгким навесом развесёлую мелодию, и на площадке, расчищенной от снега, уже отплясывали несколько пар. Лотта, к своему изумлению, узнала в одном из парней собственного брата под ручку с какой-то не в меру бойкой девицей. Следовало, разумеется, сказать родителям о том, как развлекается Норберт, но Лотта вспомнила, как бегала на свидания с Адрианом, и решила не выдавать братца. Вдруг его в самом деле заставят стать послушником — тогда это его последний праздник, где он может вот так повеселиться.
Кружился лёгкий снежок, играл в свете цветных фонариков. Холодно не было, но поклоны встречных и однообразное: «С праздничком, вашмилсть», — уже начинали утомлять и раздражать, как и громкая музыка, хохот и женские взвизги. Лотта обошла сад и сочла свой долг супруги выполненным. Интересно, а Олеандра тоже где-то здесь? Неужели придётся раздеваться и готовить постель самой?
Комментарий к Солнцеворот
* - Бумагой в позапрошлом веке и даже в начале прошлого называлось хлопковое волокно и нити из него. Кто покупал перепечатки дореволюционных пособий по рукоделию, тот наверняка натыкался на это “вышивать можно шёлком, шерстью, бумагой и т.д.” И не знаю, как сейчас, а во времена моей молодости ситец, сатин и прочий дефицит звался хлопчатобумажными тканями.
========== Утро после праздника ==========
Вечером ей в самом деле пришлось самой зажечь свечу и приготовить постель, а утром на её звонок не явился никто. Вообще никто. Устав ждать, она выглянула в коридор и обнаружила, что в нём не горит ни одна лампа. А вода в умывальной, куда пришлось вернуться со свечой, потому что лампы никто не зажёг и там, оказалась сначала холодной, а потом и вовсе ледяной.
— Да что ж это такое? — с испуганной и злой растерянностью проговорила Лотта, неловко отдирая мокрой рукой свечу от полки (пальцы от холодной воды сводило, и слушались они плохо). — Где все? Меня что, одну тут бросили?
Голос её неожиданно громко раздался в полутёмном холодном доме, и она боязливо примолкла, чувствуя себя сказочной героиней, проспавшей сотню лет и проснувшейся раньше, чем до неё добрался прекрасный принц. Почти в панике она принялась открывать одну дверь за другой — никого, никого, никого… А тут вообще заперто, и тут тоже! Что происходит?!
— Не советую.
От неожиданности она взвизгнула и резко повернулась на голос, выставив перед собой свечу, как оружие. Голд шарахнулась от неё не хуже самой Лотты.
— Эй-эй, — проворчала она, придирчиво оглядывая своё одеяние, — подпалите мне подарочек, а я его первый раз сегодня надела.
Подарочком была… или было… была штука вроде той, которую накидывал Вебер после ванны — запахивающееся без застёжек серое одеяние, прихваченное длинным, дважды обмотанным вокруг талии поясом. Было оно (или всё-таки она?) затейливо простёганным и вышитым по подолу и рукавам цветами и листьями такого золотисто-коричневого цвета, что уже мог бы считаться нарушением Указа. А мог и не считаться — как решит судья. Лотта, впрочем, больше смотрела на стёжку, чем на вышивку: судя по её глубине, прокладка внутри была толстая, а значит, само одеяние — тёплым. Она завистливо вздохнула и поплотнее запахнулась в шаль.
— Что значит — не советуете? — вспомнив, кто тут дочь барона, а кто — наёмница, требовательно спросила Лотта.
Ведьма пожала плечами.
— Не советую ломиться к вашему супругу после того, как он всю ночь пил и танцевал, а потом остался проследить, все ли разошлись и все ли остатки угощения забрали с собой. Проспал он от силы часа три, но если его не трогать, выспится и будет снова бодр и весел. А если вы поднимете его сейчас… — Голд хмыкнула. — Ну, вы его именно поднимете, как нежить. И любить вас и этот мир он будет примерно так же.
— А мне теперь мёрзнуть и голодать, пока он не проспится? — возмутилась Лотта.
Голд лениво скользнула глазами по домашнему платьицу, поверх которого была накинута ажурная шаль.
