Она исчезла в коридоре. Наша входная дверь со щелчком закрылась.
Кэрран нахмурился.
— Она что, только что украла нашу еду?
— Ты можешь обсудить это с кланом буда, — сказала я ему. — Но поскольку наш сын сегодня укусил их альфу, я не знаю, насколько мы сможем там продвинуться.
— Он укусил Андреа?
— Угу.
— За лодыжку?
— Вообще-то, за голень. Она сказала, что его зубы задели кость.
— Хороший укус, — сказал Дерек.
Кэрран улыбнулся шире. Хорошо, что Джима здесь не было. Они, вероятно, дали бы пять.
Я взглянула на Конлана. Он спал, ни о чем не заботясь. Сегодня моя жизнь непоправимо изменилась. Ничто и никогда не будет прежним. К тому времени, как Конлан проснется, мне нужно было придумать, как с этим справляться.
Кэрран небрежно подошел и стащил кусок хлеба у Джули.
— Что его взбесило?
Я вытерла руки кухонным полотенцем.
— Хочешь сначала поесть или посмотреть коробку?
— Что за коробку? — спросил Дерек.
Кэрран взглянул мне в лицо. Выражение его лица посуровело.
— Сначала коробку.
* * *
КЭРРАН НАКЛОНИЛСЯ К коробке, стоявшей на столике на веранде. Его ноздри раздулись. Золото перекатилось по его серым радужкам.
Верхняя губа Дерека приподнялась, обнажив кончики зубов. Теперь он был похож на волка. Хищного, дикого волка.
— И чем же вам пахнет? — спросила я.
— Хищником, — сказал Дерек. — Никогда раньше не чувствовал ничего подобного.
— Ты уверен? — спросила я.
— Пахнет паникой и спасением собственной жизни, — сказал Дерек. — Я бы запомнил это.
— Пахнет вызовом, — сказал Кэрран.
Джули нахмурилась, глядя на коробку.
Кэрран открыл ее и достал розу. Его голос приобрел спокойный размеренный тон, как будто он говорил о погоде.
— Интересно.
Тетя сосредоточилась на коробке.
— Я видела такое раньше.
Ох, боженьки.
— Что это?
— Это старый способ объявить войну.
Чудненько.
— Такое было использовано для преодоления языкового барьера. Перевод не требуется. Подчинитесь нашим требованиям или… — Ее полупрозрачные пальцы коснулись ножа. — Мы перережем вам глотки и превратим ваш мир в пепел.
Все лучше и лучше.
— Мог ли отец…?
Она покачала головой.
— Таков был путь уру. Чужаков. Варваров. Твой отец — цивилизованный человек. Если бы ему пришлось объявлять войну, он бы первым делом позвонил тебе.
Что ж, по крайней мере, я могла ожидать телефонного звонка до того, как Роланд устроит Армагеддон и убьет всех, кого я люблю.
Джули вышла.
— Что насчет розы? — спросил Кэрран.
— Я не знаю, — сказала Эрра. — Иногда в коробку кладут мешочек, символизирующий дань уважения.
— Заплати нам, и мы уйдем? — спросила я.
— По сути. Я никогда не видела такого цветения. Роза — цветок королев. Когда твоя бабушка строила Висячие сады, она наполнила их розами.
И в этом-то и заключалась проблема. Мы знали, что для нас значит роза. Мы понятия не имели, что это значит для того, кто отправил коробку.
Джули вернулась с листом бумаги и карандашом.
— Откуда мы узнаем, кто ее отправил? — спросил Дерек. — Зачем объявлять войну и не называть себя?
Эрра повернулась ко мне.
— Ты видела посланника?
— Нет.
— Если мы подождем достаточно долго, то узнаем, — сказал Кэрран, его взгляд потемнел.
— Они сделали подпись, — сказала Джули.
Все посмотрели на нее.
— Коробка светится синим, — сказала она, рисуя. — На крышке более светлый синий символ. Она подняла бумагу. Два круга, соединенные двумя горизонтальными линиями. Это было похоже на старомодную штангу.
— Алхимический знак мышьяка? — Я нахмурилась. Это не имело смысла.
— Это также может быть астрологическим символом противостояния, — пробормотала Джули.
Я взглянула на тетю. Эрра моргнула.
— Изур?
— Что такое Изур? — спросила Джули.
Эрра опустилась во двор, где первые звезды усеяли темнеющее небо, и указала в направлении Большой Медведицы.
— Изур, звезда-близнец.
Глаза Джули загорелись.
— Не делай этого, — сказала я ей.
Она протянула руки.
— Инопланетяне.
— Нет.
— Да ладно, почему это не могут быть инопланетяне? О-о-о, может, вся твоя семья инопланетяне.
Я повернулась и пошла обратно в дом.
— Куда ты идешь? — окликнул меня вслед Дерек.
— Мне нужно выпить.
Я вошла на кухню. Конлан все еще лежал на подушке. Все еще в полуформе. Передо мной мелькнуло искалеченное тело Джули на грани комы, наполовину человека, наполовину животного, запертого на больничной койке, накачанного успокоительными, потому что в тот момент, когда Дулиттл прекращал накачивать ее успокоительными, она превращалась в лупу.
Холодная и острая тревога пронзила меня где-то внизу живота.
Я рывком открыла бутылку сангрии, налила стакан и выпила ее залпом.
В дверь вошел Кэрран. Он двигался в полной тишине. Если бы мое периферийное зрение было хуже, я бы никогда не узнала, что он здесь. Он обнял меня и притянул к себе. Я прижалась к нему, чувствуя тепло его тела. Я так скучала по этому. Я скучала по нему.
Он вдохнул аромат моих волос.
— Что случилось? — спросил он тихим голосом.
— Что, если он не сможет превратиться обратно?
— Он превратится обратно. Для него это был волнующий день. У него прут гормоны. Он сожжет их во сне. — Кэрран поцеловал мои волосы.
— А что, если он этого не сделает? Моя кровь сильнодействующая, и концентрация Lyc-V в его крови зашкаливает. Что, если он взбесится?
Кэрран повернул меня к нашему сыну, прижимая к себе. Его голос был спокойным и успокаивающим.
— Такого не будет. Посмотри на него. Он пропорциональный. Посмотри на его челюсти. Они подходят друг другу, они хорошей формы. Длина его ног и рук идеальна. Он сделал это инстинктивно. Он не сопротивлялся, он просто сделал это. От лупы исходит вонь. От него пахнет чистотой.
Он потрепал меня по плечам.
— Он укусил Андреа. Он знает ее с рождения.
— Он был напуган. Это хорошо.
Это успокоило.
— Лупы не пугаются.
— Нет, не так. Они нападают вслепую. Взрослые могут быть хитрыми, но когда дети беснуются, они становятся дикими. — Он снова поцеловал меня. — Видела бы ты его в лесу. Он плескался в ручье. Он везде лазил, все обнюхивал, будто кто-то снял с него поводок. Он наш ребенок. У него это есть.
Мы стояли вместе, прижавшись друг к другу, и смотрели, как спит наш сын.
— Андреа назвала меня долбанутой мамашкой.
— Андреа иногда нужно заткнуться к чертовой матери.
— Мне не с кем себя сравнивать, — сказала я ему. — Я не знала свою маму, а Ворон не был образцовым отцом.
— Малышка Би — прекрасный ребенок, — сказал Кэрран. — Но она буда. Она пахнет как гиена-оборотень, она ведет себя как гиена-оборотень, и другие гиены-оборотни точно знают, кто она такая.
— К чему ты клонишь?
— Там нет сюрпризов. Он, — Кэрран указал на Конлана, — полон сюрпризов. Это будет весело.
— Я не хочу, чтобы у него закончилось детство как мое. — Откуда это вообще взялось?
В голосе Кэррана проскользнул намек на рычание.
— У него есть я и ты. Он не закончит так, как мы, и мы не закончим так, как наши родители. История не повторится. Я этого не допущу.
История имела обыкновение переворачивать самые продуманные планы, как взбесившийся бульдозер.
— Знает ли он, что я его мама, когда он в своем зверином обличье?
— Да. Я знал, что мои родители — это мои родители.
— Но знает ли он?
— Он узнал во мне своего отца.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что я сказал ему остановиться, и он остановился.
— Может быть, он просто думал, что ты больший лев.
— Поверь мне, он знает нас. Наш запах, звук наших голосов. Он знает, что мы его родители.
Он знал, кто я, он знал, кто такой Кэрран. Хорошо. У меня получится. Раньше я делала вещи посложнее.
