– Пошел ты! – я толкнул дверцу и, не желая того, прищемил ему пальцы руки. Уже отойдя на десяток шагов и оглянувшись, я увидел, что он все еще трясет кистью.
Конечно, я вел себя по-хамски. Но уж очень мне хотелось щелкнуть по носу этого высоко себя ценящего, образцового самца. Хотя не знаю, кто из нас двоих отвратительнее. Наверное, оба отвратительны, каждый по-своему.
А через несколько дней после той встречи меня подкараулили у входа в подъезд Элиного дома двое молодчиков (нанятых, полагаю, небезызвестным мне молодым человеком, поборником нравственности, стабильности и тихого семейного счастья). Я приметил их еще издалека и в нарочито беспечном скучающем облике обоих тотчас же уловил нечто темное, напружиненное и нацеленное именно против меня. Вслед за этим я почувствовал нервную дрожь и готовность к самым отчаянным действиям.
Приблизившись, я сходу, ломая их подготовленную тактику, лягнул одного из них в пах и, прошмыгнув в дверь, мимо лифта, дал стрекача вверх по лестнице.
Несколько дней после этого я испытывал злобное удовлетворение, вспоминая выскочившие из орбит глаза и раскрытый в немом крике рот получившего от меня удар подонка. И я думал: если когда-нибудь они все же изловят меня и прибьют, то пусть это случится не нынче, а потом, позднее, лишь бы не сейчас, когда я с Элей…
Пережитая опасность отразилась, между прочим, и на снах. Мне теперь то и дело снилось, будто я отбиваюсь от нападающих на меня врагов. С незначительными вариациями проигрывался примерно один и тот же сценарий: упреждая действия противника, я первым наношу удар. Например, всаживаю одному из молодчиков в грудь острое шило, отчетливо слыша, как покрякивают протыкаемые внутренние переборки. Смекнув во сне, что для такого детины длины шила маловато, я вытаскиваю свое оружие и вгоняю в ту же дырку длинный железный прут. И только после этого бросаюсь на второго, остолбеневшего от увиденной жестокости, валю его на землю и принимаюсь душить. Я отчетливо осязаю пальцами его горло – упругое и верткое, точно гофрированная труба пылесоса, ощущаю, как толчками подается по ней в голову кровь. Надо давить сильнее, ведь, насколько я понимаю, в остальном я все делаю верно. Но сколько я ни тужусь, передавленное горло с упорством помпы продолжает гнать кровь. Тогда, нашарив рукой увесистый камень, я обрушиваю его на голову жертвы. Череп раскалывается, точно кокос, на две равные пустотелые половинки. Впрочем, не совсем пустые: изнутри, из сердцевины, выползает нечто черное, блестящее, членистоногое, напоминающее краба, и весьма крепкое с виду. Что-то подсказывает мне, что в этом насекомом и заключена главная опасность. И тогда с ненавистью и омерзением я что есть сил принимаюсь колотить эту тварь камнем, топтать ногами…
Сейчас мне пришло в голову: не со своим ли мрачным подсознанием боролся я в тех чудовищных сценах.
Правда, в череде неприятных сновидений последних дней проскальзывали, теперь уже как редкий сюрприз, и эротические сюжеты, хотя и они приобрели какой-то зловещий оттенок. Вот один из них.
… Пустынная сумеречная улица. По ней торопливо движется, почти бежит изящная, со вкусом одетая дамочка, преследуемая безобразным, пропойного вида типом. Откуда-то появляется еще один человек – то ли муж, то ли бывший муж, то ли любовник этой молодки. Он гневно отгоняет преследователя.
– Да ты что! – кричит тот обиженно и злорадно. – Да она сама сюда приходит! Она у нас каждый вечер танцует голая!
«У нас» – это, оказывается, в каком-то злачном притоне. И вот следующая картина. Не верящий словам голодранца муж-любовник осторожно сходит по ступенькам вглубь мрачного полуподвала. Здесь теснота от столпившихся мужчин, грязных, оборванных, пьяных. Стоит дымный или банный чад. Люди всех возрастов, с отталкивающими, уродливыми физиономиями, напряженно подались вперед. В центре поставлен стул, и на нем, спиной к входу, восседает голая женщина (та самая дама, как я догадываюсь, ибо теперь я в роли мужа-любовника). Ее плечи, руки, бедра производят ритмичные танцевальные движения. Тут я замечаю, что вся она намылена. Рыхлая мыльная пена в некоторых местах уже подсохла и едва угадывается белесым налетом на коже. Толпа разгоряченно гудит, она уже не в силах сдерживать себя – и десяток рук, волосатых, заскорузлых вожделенно тянется к женскому телу. И только теперь я вижу, что это не люди, а чудища, сонм чудовищ, клыкастых, косматых… Да это же исподняя, мелькает у меня догадка.
Женщина вся извивается, поджимает к животу ноги, заслоняет ладонями груди, но ей не избежать этих бесчисленных, упорных, всепроникающих лап. И вместе с тем во всех ее движениях, в конвульсивных вздрагиваниях чувствуется, что именно это как раз и составляет для нее главное наслаждение, ради которого она здесь.
Выходит, в аду не только мучения, заключаю я, медленно пробуждаясь. Но прежде чем сон окончательно ускользает, подбирая хвост, в последнем его тающем мыльном мазке, в быстро меркнущем кадре женщина успевает не то повернуться ко мне, не то произвести какое-то знакомое движение плечом – и я потрясенно узнаю в ней Элю…
Нет, это несбыточно, это невозможно, как невозможен тот обитый изнутри одеялами сезам из моих мальчишеских видений, где голенькие девочки ласкают друг дружку и где я был допущен в их укромный медовый рай!
В один из вечеров, танцуя с Томой, пока Эля готовила на кухне кофе, я доверительно (и не без расчета) поделился с партнершей своими давними, бередящими мое воображение помыслами.
– Ты не человек, – прошептала она мне на ухо, – ты змей-искуситель. Хитрый и коварный.
– Я сам искушен змеем, – молвил я, довольный уже тем, что ее не отпугнуло мое откровение.
– Что ж, это можно организовать, – подумав, усмехнулась она. – Только, чур, я в этом не участвую… по некоторым соображениям личного плана. Зато у меня есть одна знакомая. О! Сущая дьяволица! Она способна в два счета довести до экстаза любую женщину. Уж поверь мне. Как-нибудь я ее приглашу. Но берегись… – и она как-то особенно, с прищуром посмотрела мне в глаза. – Это может плохо кончиться. В первую очередь – для тебя.
– Я не привык заглядывать далеко вперед, – возразил я. – Думать о последствиях – не мой удел. Я лишь опасаюсь, что Эля… Пойдет ли она на такое?
– Напрасно опасаешься, – было сказано мне. – Женщина, вкусившая греховный плод, пойдет на все, до конца… А я прихвачу травки. Для легкости полета.
– Быть может, я зря этому содействую, – положила она подбородок мне на плечо. – Хотя с другой стороны, Эльку уже не остановишь. Уж я-то ее знаю! Останавливаться надо было раньше.
