Эл помогает Джинджер убраться. Он весь улыбается и даже выносит из подвала гигантскую пыльную коробку с чулками, напрягаясь под ее тяжестью. На моем лице вспыхивает улыбка.
Моя семья по очереди вытаскивает свои чулки один за другим. Это новая традиция. Раньше у нас на камине висели четыре чулка, но с тех пор, как мама и папа умерли, а Джинджер, Даг и их дети переехали к нам, Рождество стало делом всей семьи. Или мне так кажется.
Эл расхохотался, и я подошел. Он держит мой чулок.
— Что? — Спрашиваю я.
— Это плед, — говорит он между смехом.
— А на нем лось!
Я вырываю его у него и пихаю ему в руку.
— Замолчи.
Его глаза весело морщатся, и я снова ловлю себя на том, что улыбаюсь.
— Подожди здесь, — говорю я.
Когда я возвращаюсь, я бросаю ему скомканный кусок ткани.
— Остался один.
Он медленно поднимает его: простой красный чулок. Его имя вышито на пушистом белом топе.
Его пальцы скользят по подкладке его имени.
— Чулок? Для меня?
Я закидываю руку за голову и отвожу взгляд.
— Да, я не хотел, чтобы ты чувствовал себя обделенным.
— У тебя есть это для меня… — шепчет Эл тихим и мягким голосом.
— Ты должен повесить его сам, бездельник, — говорю я, протягивая ему молоток.
Он жадно выхватывает его. Нанося последний удар по гвоздю, он поворачивается ко мне с сияющими глазами.
— Спасибо, Хейден.
Обычно я говорил ему, что это ничего, что это просто какой-то дурацкий чулок, и он не должен быть таким болваном. Вместо этого я говорю:
— Это меньшее, что я могу сделать.
— Внимание! — Чистый голос Элеоноры раздается по гостиной, как нож по бокалу вина. Все поворачиваются к ней. Кевин сияет в своем кресле.
— У меня есть подарок на раннее Рождество, — говорит она, — для Кевина. — Она протягивает ему небольшой завернутый подарок.
Он сужает брови и улыбается.
— Что это? — Осторожно, он стягивает оберточную бумагу.
Слезы блестят в его глазах, и он прикрывает рот рукой. В мгновение ока он вскакивает со стула и заключает Элеонору в объятия. Она тоже начинает плакать, ее улыбка освещает всю комнату.
Затем Кевин хватает подарок и показывает его всем. Небольшой белый чулок с надписью наверху: «Малыш».
— Я стану папой! — Кричит он.
Вся семья взрывается, выглядя так же, как скамейка «Соколов», когда мы забиваем гол. Они окружают Кевина и Элеонору, заключают их в объятия и кричат о шампанском.
Эл хлопает меня по плечу.
— Поздравляю, дядя Хейден!
Снаружи на моем лице играет широкая улыбка, и я чувствую, как присоединяюсь к счастью со своей семьей, иду к Кевину, обнимаю его и Элеонору, смеюсь над покупкой детских коньков.
Внутри я ничего не чувствую.
ГЛАВА 12
Элис
Твердая земля. И холодно. Очень холодно.
Черт, Канада.
Я переворачиваюсь и натягиваю одеяло на плечи. Когда я предложила взять надувной матрас, Хейден даже не сопротивлялся. Я очень сожалею об этом сейчас, полагая, что он сдулся до очень неудобной простыни. Бьюсь об заклад, он бы отдал мне эту кровать, если бы знал, что я девушка. Интересно, разделили бы мы постель, если бы он знал, что я девушка…
Я открываю глаза, чтобы не попасть туда. Я должна перестать так думать о Хейдене. Он мой друг. Мой товарищ по команде.
Я сижу и смотрю на кровать.
Хейдена нет.
Где он? Я встаю и касаюсь простыней. Они холодные. Значит, его давно нет.
Я оглядываю темную комнату, не зная, что я ожидаю найти. Отблеск красного цвета бросается в глаза за окном. Я стираю мороз и, прищурившись, вижу его, сидящего на улице в сугробе в ярко-красной шапке.
Что за сумасшедший человек, сидящий на улице на морозе в канун Рождества! Ну, по крайней мере, кровать готова… когда он вернется, он сможет спать на холодном жестком полу. Но вместо того, чтобы уютно устроиться под одеялом, я сползаю вниз, натягивая шляпы, ботинки и куртку и направляясь на улицу.
Очевидно, что-то не так. Ни один здравомыслящий человек не окажется снаружи в этой замерзшей пустоши. А если он захочет поговорить? Это пугает меня. И все же я бреду по снегу, чтобы увидеть его.
Мой желудок скручивается узлом, когда я подбираюсь достаточно близко, чтобы увидеть облака дыхания, вырывающиеся перед его лицом. Я стою позади него, боясь прорваться сквозь тишину и лунный свет. Я вижу, на что сейчас смотрит Хейден. Импровизированный каток, присыпанный тонким слоем снега.
Это похоже на то, что его отец делал каждый год? Вся его семья будет играть, а потом каждый вечер сидеть и пить горячий шоколад?
— Хейден, — шепчу я.
Он не двигается, но, потом его голова склоняется ниже.
Я становлюсь на колени рядом с ним. Слезы текут по его лицу, и он стиснул зубы.
— Это просто не справедливо.
Я не знаю, что сказать. Я никогда не была хороша в этом деле. И я определенно не могу сказать ничего, что сделало бы эту боль менее болезненной. Но я устраиваюсь на снегу рядом с ним. По крайней мере, я могу показать ему, что никуда не ухожу.
Хейден поднимает руку и надвигает шапку на глаза. Вздох рвется из его горла.
— Я… я просто… это нечестно. Они должны быть здесь! — Он бросает свою шапку на каток, где она лежит, как мертвый маяк на льду. — У Кевина будет ребенок! Ребенок! Мама… Маме бы это понравилось. Она была бы такой хорошей бабушкой. Только она никогда не увидит этого ребенка. Она никогда не увидит, как Кевин женится… или… или… — Сдавленный крик вырывается из его горла, и он прячет лицо в перчатках, сжимая пальцы, как будто хочет вырвать чувства из своего тела.
— Это нормально — грустить, — неуверенно говорю я.
Он смотрит вверх, голова запрокинута.
— Я даже не могу вспомнить, что я чувствовал, когда это случилось. Кевин сказал мне. Я плакал. Думал. Я даже не помню, про что я думал. Только то, что мне казалось, будто я сплю. Как будто в моей голове был туман, и все, что я продолжал слышать, это голос в моей голове: «Это не реально». Я скоро проснусь. Это нереально».
Я кусаю внутреннюю часть губы. Я знаю, что не должна, но протягиваю руку и кладу руку ему на плечо. Он не отстраняется.
— Я не могу смотреть на фотографии, сделанные ранее, — продолжает Хейден.
— Кевин делает их все время. Он развешивает их по всему дому. Фотографии меня, него, мамы и папы на катке, на кухне, едущих по городу. Почему он это делает? Как он может вынести воспоминания о том, каково это было? — Свежие слезы текут по его лицу.
— Я просто не могу этого сделать.
— Может быть, — говорю я, — твое сердце так болело в тот день, что не хотело чувствовать снова. Вообще ничего. Иногда легче ничего не чувствовать.
Он нерешительно смеется и вытирает нос.
— Ну, я думаю, что сейчас что-то чувствую, Эл, — говорит он, — и мне это не нравится.
Я опускаю руку.
— Может, нам вернуться внутрь?
Он смотрит на каток.
— Нет, еще нет.
— Хочешь чего-нибудь горячего?
Не знаю, как он, а я здесь превращаюсь в лед.
Он кивает.
— Конечно. Я останусь здесь.
Я встаю и бегу к дому. У меня болит сердце, когда я вижу, как он сидит на снегу. Отсюда он выглядит лет на десять.
Когда я вхожу на кухню, на меня накатывает волна облегчения и тепла. Несмотря на такую грусть, это место кажется умиротворенным.
Я включаю свет и копаюсь в шкафах как можно тише. Где-то должны быть кружки и горячий шоколад. Разве это не часть канадского стартового набора вместе с кувшином кленового сиропа и клетчатым седлом для вашего белого медведя?
Когда я стою на четвереньках, копаясь в навесных тумбочках в поисках шоколадного порошка, по кухне разносится голос:
— Ищешь это?
Я оборачиваюсь, ударяясь головой о угол тумбочки.
— Ой!
— Теперь полегче! — Сильные руки хватают меня и поднимают на ноги. Я смотрю на улыбающееся лицо Кевина, обрамленное густой бородой.
Мой желудок опускается.
