Однако почти сразу, как только мы отошли от двери, деревянный крепеж сзади нас, вероятно потревоженный взрывом, затрещал и стал понемногу рушиться. Представляешь себе эту картину? горстка людей на глубине… и балки начинают проседать, пропуская долу вначале пыль… затем мелкие камни… затем камни побольше… Через несколько секунд коридор позади был завален полностью, и обвал шел дальше, приближался, надвигался на нас. Как положено в таких ситуациях, мы немедленно расцепились; мы побежали вперед со всей возможной скоростью, и все равно обвал был быстрее. Он настигал нас.
Я знал, куда мы бежим. Нашей целью было добраться до одной маленькой, замаскированной под какой-нибудь силовой щит или трансформатор, а потому совершенно неприметной боковой двери; за ней (если догадка Игоря была верной) начиналась железная винтовая лестница, ведущая вверх и, конечно, выводящая из зоны опасности. Я сказал тебе, что человека завалило камнями? Да? Лучшего места закончить рассказ я бы и не нашел. Все спаслись, Мария… а бедняга замешкался… я с отчаянием наблюдал из спасительной двери, как камни крушат его кости…
Но было не так; расскажу тебе, как было. Мы с Ивановым одними из первых добежали до трансформатора, но я не спешил отворить дверь; капитан должен покидать судно последним. Я светил своим фонарем отнюдь не на дверь, но назад вдоль коридора, напряженно вглядываясь в поднявшуюся пыль — больше всего меня тревожила судьба г-на Петрова, единственного любителя в нашей команде, ответственность за которого полностью ложилась на меня. Те события, что я сейчас опишу очень подробно, заняли в действительности не более двух секунд. Как уже сказано, нас было всего шесть человек; трое или четверо (в том числе я, Иванов и Игорь) уже стояли у двери, выглядевшей как трансформатор, и только двое из нас — я и Игорь — знали, что это не трансформатор, а дверь.
Если я — капитан, покидающий судно последним, то по логике следует, что Игорь — тот, кто должен открыть дверь. Он уже и двинулся было к ней… знаешь, как начинается человеческое движение? С мимики, вдоха, позиции глаз… с едва заметного сокращения второстепенной мускулатуры… боксеры угадывают это на основе опыта и интуиции, а остальные люди — просто потому, что знают, какое именно движение собирается сделать человек. Итак, Игорь начал это движение не то тела, не то фонаря по направлению к трансформатору… движение, которое мог угадать только тот, кто знал, что там дверь… и вдруг я заметил нечто, отчего пыль, грохот, шум бегущих людей близ меня будто исчезли, и весь окружающий мир для меня сосредоточился в одном-единственном — в жадном, изнемогающем от нетерпения взгляде, которым Игоря буквально пожирал Иванов. Он светил своим фонариком прямо на Игоря; он смотрел на него так же всепоглощающе, как я смотрел на него самого; конечно же, он не заметил моего движения, которое, достигши пальцев Игоря, сказало ему: стой, погоди. Игорь бросил на меня беспокойный, внимательный взгляд — Мария, напомню: все это длилось считанные секунды! — и я своим взглядом подтвердил: погоди. И движение Игоря, так и не начатое, увяло, осталось невнятным намерением; и глаза Иванова беззвучно ойкнули и выразили страх. И я понял, что он знал о двери.
«Ну что там они тянутся», — пробормотал я как бы в досаде, как бы сам себе, но чтобы это слышал Иванов — чтобы надежда его на то, что кто-то другой откроет дверь, рухнула. Чтобы он понял, что я чисто случайно, поджидая отставших по обязанности старшего, остановился невдалеке от спасительного места. Чтобы понял, что мы ничего не знаем о двери-трансформаторе — да и откуда нам знать? И чтобы успел подумать, что движение Игоря было не более чем его желанием, принятым им за действительность… и чтоб успел понять, что коли так, то рассчитывать-то больше не на кого, кроме как на себя самого.
И хотя это было бы явным провалом, хотя он мог предполагать, что ему не поздоровится, если он откроет дверь, оставаться было еще страшнее. Еще пять, от силы десять секунд — вот сколько оставалось до момента, когда камни посыплются на заветную дверь; у него оставалось два варианта поведения. Один — открывать дверь немедленно и показывать таким образом путь другим; можно было потом говорить все что угодно… самое простое — что дернул от отчаяния: а вдруг? Второй — тянуть до конца, лишь затем, чтоб успеть одному, в самый-пресамый последний момент, и чтоб остальных завалило… как ты думаешь, Марина, какой он предпочел вариант? Конечно, первый. Второй вариант мог бы выбрать очень выдержанный, а главное — очень смелый человек; он же таковым не был. Открыть слишком рано? но тогда кто-то из нас мог все же успеть… а вдруг двое? или даже трое? тогда, угадав причину его медлительности, мы бы просто убили его на месте, и он это понимал. Открыть поздно? но как бы не было слишком поздно…
Так или иначе, эти секунды, о которых я столь долго рассказывал, прошли; успев изобразить отчаянный жест (впрочем, почему изобразить? он и был отчаянным), Иванов рванул на себя дверцу трансформатора. Уже не успев изобразить бурную радость от счастливого открытия, он юркнул в дверь. Мы успели, успели! Я все же покинул свое судно последним… правда, меня пришлось слегка откопать, но это уже, как говорится, другая история.
* * *
— Значит, вот оно как, — перебила здесь князя Марина, — вот, оказывается, что в действительности произошло с вашими ногами! Надеюсь, вы не обиделись на меня, когда я в прошлую встречу задала вам нетактичный вопрос? Ведь я и понятия не имела об этих вещах, ваше сиятельство. Но как ваши ноги сейчас?
— Помаленьку, — уклончиво отвечал князь. — Мне продолжать?
— Конечно, ваше сиятельство… А можно я посмотрю? Все-таки я медсестра, и вы уж сами признали, что неплохая; почему бы Ордену разок не использовать меня, так сказать, по прямому назначению?
— Прекрати, — сказал князь, хмуря брови; — у меня есть личный врач… может, и не такой хороший, как ты, но раз уж он начал меня лечить, пусть и заканчивает… Однако мне не понравилась эта твоя оговорка насчет назначения. Разве твое назначение не было тебе ясно указано сразу же, как только ты переступила этот порог?
Марина прикусила губу.
— Я сказала глупость, ваше сиятельство.
Князь покачал головой.
— Иному такая глупость стоила бы жизни.
— Ваше сиятельство, я научусь…
— Временами мне кажется, — сказал князь, хмуря брови, — что для тебя все это вроде игры. Странно! ты так переживала, когда речь шла о твоем Господине… — Марина мельком отметила, что на сей раз он произнес это слово вполне нормальным и даже уважительным тоном. — В самом деле… это было истинное страдание; я едва удержался от того, чтобы тебе помочь.
