Джорджтаун был его городом, городом, где он вырос и где до сих пор жил на О-стрит в старом особняке, который раньше принадлежал его отцу, а теперь ему. Джорджтаун не очень изменился за эти годы, если не считать того, что в нем стало больше магазинов — казалось, весь центр города в одночасье покрылся «бутиками», что бы это ни означало. Уилл был уверен в том, что ничто не может заставить его пойти в магазин, который называется «бутик». И конечно, сейчас на улицах стало больше транспорта, и может быть, из-за этого Бренвен и опаздывает. Может быть, она не может найти места для стоянки.
Он легкой походкой снова вернулся к ресторану, двигаясь с неосознанной грацией высокого человека, которая пришла к нему в пору ранней юности, когда он научился наконец обращаться со своими длинными конечностями. Бросил взгляд на часы. Бренвен опаздывала уже на пятнадцать минут, и это было по-настоящему необычно. А вдруг что-то случилось, и она не сможет прийти? Уилл ненавидел минуты, когда он должен был ждать ее. Не так само ожидание, как его необходимость, эти ограничения, которые сковывали их дружбу. Именно поэтому сегодняшний день был так важен. Сегодня после ланча они пойдут прогуляться по осеннему Джорджтауну, и он намеревался привести ее прямо в запрещенное место: в свой дом. Запрещенное, потому что они, не обсуждая это вслух, молчаливо согласились с тем, что пребывание наедине в каком-либо месте было бы опасным для их «просто дружеских» отношений. Уилл больше не мог выдерживать этого. Он намеревался заставить ее войти в дом, а затем сказать, а может быть, и показать, что не может больше так жить. Он нервничал, потому что достаточно долго готовился к этому разговору, и если ей что-то помешает прийти именно сегодня… Но конечно же, Бренвен и не догадывалась о его планах…
A-а! Вот и она! Уилл почувствовал, как особое тепло разлилось по телу, а лицо осветилось широкой улыбкой. Бренвен быстро шла навстречу ему по тротуару и тоже начала улыбаться сразу же, как только увидела его. На ней были кожаные ботинки, длинная малиновая шерстяная юбка, которая развевалась в такт шагам, и гватемальское пончо с бахромой и полосами светло-малинового и бирюзового цвета, который так шел к цвету ее глаз. Он знал, что это было настоящее гватемальское пончо, потому что он был вместе с ней, когда она купила его на фестивале ремесел в Рок-Крик-Парке. И кроме того, он знал, что она надела под пончо, потому что Бренвен, создав один раз ансамбль, который ей нравился, надевала его снова и снова — в отличие от большинства его знакомых женщин, которых просто невозможно было увидеть в одной и той же одежде дважды в течение одной недели. На ней наверняка был белый свитер с высоким воротом и серебряное ожерелье с большой бирюзой в центре, которая точно подходила к цвету ее глаз. Это ожерелье было единственным подарком, который она за все это время позволила ему сделать. Он заставил ее принять это ожерелье, сказав, что в любом случае собирался купить его, и что если она не возьмёт, то он будет носить сам. Он действительно стал бы его носить, и она об этом знала. Воспоминание заставило улыбнуться. Уилл был рад, что Бренвен не обращала особого внимания на одежду, потому что он и сам был таким; его любимый твидовый пиджак был настолько старым, что рукава стали уже слегка коротковаты, а кожаные заплатки на локтях были пришиты не ради моды, а только потому, что они должны были быть пришиты.
— Привет! — Бренвен, слегка запыхавшись, подошла к нему.
— Привет! — как всегда, когда он снова видел ее, встречались ли они в последний раз два дня или два месяца назад, Уиллу стоило больших сил удержаться от того, чтобы обнять ее.
— Извини, что опоздала. — Она улыбнулась ему.
— Я не вижу на твоем лице ни тени раскаяния.
— Это потому, что я рада видеть тебя!
— Что ж, — сказал Уилл, кладя руку ей на спину между лопатками и слегка подталкивая ко входу в ресторан, — ты сможешь высказать свои извинения, как только мы усядемся. Я надеюсь, за наш столик никого не посадили.
Это был маленький французский ресторан, в зале которого царил приятный полумрак. К заказанным ранее блюдам Уилл попросил принести полбутылки вина.
Бренвен запротестовала:
— Уилл! Не можем же мы пить среди дня!
— Конечно, можем. С французской кухней вино просто обязательно.
— Понятно. — Бренвен подавила смешок. — Еще одна из этих декадентских французских идей.
Уилл широко открыл глаза и поднял брови, отчего его высокий лоб показался еще выше.
— Я что, похож на человека, который занимается декадентской ерундой?
— Декадентской ерундой! — Теперь уже Бренвен не могла не рассмеяться. Она покачала головой, и волосы упали ей на лицо. — Нет. По правде говоря, ты выглядишь таким невинным по сравнению с некоторыми знакомыми твоего пола и возраста.
Она серьезно посмотрела на него и поняла, что сказала сейчас чистейшую правду. Когда он не смешил окружающих, его лицо было честным и почти болезненно открытым.
— Ну, как бы то ни было, — сказал он, — не думаю, что полбутылки вина могут доставить кому-то из нас неприятности. Особенно если учесть, что мы после ланча отправляемся на длинную прогулку.
— Хорошо, — кивнула Бренвен, — сегодня замечательный день.
Затем им принесли еду: устрицы «Сен-Жак», за которыми последовали зеленый салат и десерт.
Уилл посмотрел, как Бренвен ест шоколадный мусс, и подумал, что что-то случилось. Она была лакомкой, и смотреть, как ею поедается что-нибудь шоколадное со страстью маленького ребенка, было чистым наслаждением. Но сегодня что-то было не так. Сегодня она поглощала мусс автоматически, без обычной быстрой удовлетворенной улыбки и того невероятного облизывания кончиком языка, которое заставляло его почувствовать жар в тех местах, в которых он не должен был чувствовать никакого жара, когда находился рядом с ней. И кроме того, она была слишком молчалива. За эти годы они многому научились друг от друга. Уилл научился у Бренвен наслаждаться долгими периодами тишины; со временем он стал отличать по едва заметным признакам умиротворенное молчание Бренвен от ее молчания, когда ее что-то беспокоило. Бренвен научилась у Уилла выходить из состояния самопоглощения, поняла, что она может говорить вслух все, что приходит в голову. Ничего ужасного не произойдет. Сегодня ее явно что-то беспокоило.
— У тебя что-то на сердце. Хочешь рассказать мне?
Бренвен слегка улыбнулась, осуждая саму себя, отчего уголки ее губ не поднялись, а опустились.
— Это что, настолько очевидно?
— Милая, если ты не впадаешь в экстаз над чем-нибудь шоколадным, я точно знаю: что-то случилось!
