взглянула на Влада с угрозой. — Мне всего девятнадцать. Да и не до гулянок мне было.
Не хранила я себя специально, и значения не придавала тому факту, что невинна. Просто гинекологическая подробность, и глупыми казались эти танца с бубном вокруг девственности, но сейчас мне почему — то невероятно важно, что именно Влад первым был. Пусть даже ему это было бы безразлично, главное, что мне это важно.
— Нику мать тоже никуда не отпускала, — заметил он, и я невольно поежилась при упоминании имени, на которое отзывалась столько лет. — Вера, почему ты так реагируешь?
— Я… я скучаю по ней. Давай не будем, — посмотрела умоляюще, а в ответ холод, который растаял от его улыбки.
Глупый. Все еще злится на меня, что я место его сестры заняла. Хорошо, что Влад ничего не знает, и дай Бог, чтобы никогда не узнал.
А вообще, плевать на все, я впервые в жизни счастлива!
— Я в душ, — он легко поднялся, и я в который раз восхитилась его телом — поджарым, мускулистым, сильным. — Присоединяйся.
— Я потом, — смутилась, представив нас вместе под душем — нет, это гораздо интимнее, чем секс.
Так страшно сближаться с Владом, и невыносимо быть поодаль. Он — моя мания, дает мне силы идти дальше, но все время на кончике языка неотвратимость, что все конечно.
Выдохнуть, сбросить напряжение я могу лишь оставшись одна, сбросить вуаль очарования, чуть понизить температуру кипящей крови от близости Влада. И подумать о том, что дальше делать.
Маму я видеть не хочу. Любить… нет, любить не перестану, но она тоже своего рода очарованием была, и оно развеялось дымом, остались лишь угольки правды — неприглядной и мерзкой. Не я одна во всем виновата, она тоже, она больше, чем я натворила. Наверное, хорошо, что она в Израиль без меня летит, так я сумею справиться с собой, и желать ей лишь добра.
— Влад, — крикнула, устав от вибрирующего на столе телефона, — тебе кто — то названивает.
В душе слышны лишь звуки льющейся воды, и я смотрю на экран. А затем трезвею окончательно — звонит отец Влада, и мой приемный отец. Настойчиво звонит уже раз эдак пятый.
Евгения Александровича я всегда побаивалась и уважала — и когда была вхожа в дом старшей подруги, и когда стала членом семьи. Больше боялась, чем уважала, и никогда не любила. Он всегда смотрел на меня, как на диковинного зверька, от которого непонятно, чего ждать, и при таком отношении полюбить сложно. Да и не искали мы любви друг друга: у меня была мама, у него Влад.
А сейчас Влад у меня.
Может… может, он узнал о нас? Влиятельный ведь человек. Узнал, и запретит Владу быть со мной, и тогда…
— А что тогда? — прошептала, гипнотизируя взглядом переставший трезвонить телефон. А затем раздался звук уведомления о сообщении, и я, недолго думая, прочитала его.
«Я все знаю. Ты заигрался, сын. Нужно поговорить, перезвони. Срочно».
Заигрался…
* * *
— Жесть! — единственное, что смогла Катя сказать.
Да, жесть, и еще какая.
С ней единственной я смогла поделиться всем, без утайки, поняв, что попросту взорвусь, если хоть кому — то не расскажу обо всем.
— Скоро все наладится.
— Уверена? — подруга скептически подняла бровь, и вечная ее несерьезная насмешливость уступила место поддержке. — Вер, ты рассказать должна Владу.
— Чтобы он еще сильнее маму возненавидел? Она сумасшедшая, — улыбнулась горько, — и его винит во всех грехах. Даже если бы она не увидела Влада в тот день неподалеку от конюшни, она бы все — равно приплела его. Наверное, она с самого начала нездоровой была, иначе я ничего не могу объяснить.
— Я в шоке, я просто в шоке. Она Нику убила…
— Она ее толкнула, — поправила я. — Мама запрещала ей выходить, Ника ослушалась, и мама всего лишь слегка ее толкнула. В неудачное место.
— И сбежала, когда любимой дочери камень череп раскроил, — Катька головой качает, а на лице выражение крайней брезгливости. — Ты — то ладно, козявкой была, испугалась, а она… она Нику и погубила. А потом за вас принялась, и никакая болезнь это не оправдывает.
В глубине души я согласна, что не оправдывает, хотя душеведы могли бы со мной поспорить. Но вслух я не могу этого произнести, кощунство это, предательство. И разлюбить маму не могу по щелчку пальцев, что бы она ни совершила.
Наверное, это и есть настоящая любовь — знать, что человек полное говно, и продолжать его лелеять.
— Надеюсь, она сдох…
— Не говори так! — перебила подругу, и опустилась на лавку. — Спасибо, что сходила со мной, одной мне страшно было идти.
— Ты Влада должна была позвать, а не меня. И рассказать ему все: про Нику, про мать, может, если бы он, а не я, пошел провожать самолет с ней, им бы удалось поговорить, — тихо выговаривала подруга, и я снова согласна с ней.
Я бы и сама такой совет дала, правда всегда гораздо лучше лжи. И Влад правду заслужил, но…
— Я не хочу, чтобы ему было больно.
— Дурочка ты, Верка. Про Нику ведь писали в газетах, даже я помню, все обсуждали, — Катя села рядом, и приобняла меня за плечи. — И он, и папа Ники до сих пор не знают, что с ней случилось. Нашли мертвую, раны от камней, следы от рук, синяки от ударов — то ли убийство, то ли несчастный случай. Ты представь, как тяжело им думать, что Нику какое — то людское зверье убило, а? Расскажи им все, Владу хоть расскажи!
Синяки от ударов, следы на шее от рук — это ведь я. Тормошила ее, лупила, верила, что смогу в чувство привести, стараясь не замечать очевидного. Но рассказать Владу?
— Еще тяжелее будет узнать правду. Лучше пусть все остается так, как есть. Иногда ложь гораздо лучше.
— Вранье тебе боком выйдет, оно всегда вскрывается, — нахмурилась подруга. — Да и не вытянешь ты это одна, сломаешься. Ты… ты уже сломалась, вон на кого похожа!
Глупости какие!
Я счастлива. Я полностью счастлива, ведь у меня есть Влад — резкое, безумное счастье. Одно на двоих. Да, в прошлом много плохого, дурного, гремят скелеты, спрятанные в шкафах, а в глубину души и вовсе лучше не заглядывать, чтобы не отыскать там чудовище, но самое главное — мы вместе.
Только он у меня остался, и причинить Владу боль своими ненужными откровениями я хочу меньше всего на свете.
— Я со всем справлюсь. Я сильная.
— Ты слабая, — упорно спорит
