— Разве, мы сейчас что-то делаем не так?
— Думаешь, если мы молчим, то ничего не знаем? — вновь улыбается он, проникая взглядом слишком глубоко в меня.
Наш разговор прерывает Эмми, которая врывается в гостиную под шумную музыку и сообщает всем об открытие недели моды, где главной моделью будет она сама. И я ей так благодарна за это. Слишком сильный гнёт исходил из уст отца. Разговоры с ним всегда оставляют особый отпечаток на мне.
Все эмоции смешиваются, давят на виски. Я злюсь на родителей. Злюсь, что они, вместо радости и хорошего настроения, погружаются в глубокие раздумья и начинают переживать ещё сильнее. Да, их подозрения обоснованы, но это мои проблемы и мои заботы. Я не хочу, чтобы они копались в моей жизни, в моей душе в поисках правды. Я создаю для них другую реальность и рассчитываю, что в ней они и будут жить.
Вскоре, дом заполняется гостями, и мы садимся за готовый праздничный стол. Начинаются традиционные разговоры между собой и обсуждения последних новостей в округе. Я пропускаю все мимо ушей и лишь изредка стараюсь создать видимость своей заинтересованности, проявляя уважение к семье. Но услышав знакомые имена, моя сосредоточенность становится стопроцентной.
— Да и слава Богу, что Роланд отказался от этого брака, — произносит Иветта, сестра папы. — Боюсь представить, на что способен этот человек, раз так безжалостно обошёлся с родной матерью.
Мысль, что Роланд мог жениться, забавляет. Я слишком хорошо узнала его за это время, чтоб поверить в то, что он способен создать семью.
Все гости начинают обсуждать Ханукаевых и осуждать семью девушки, которые готовы были отдать дочь в руки Роланда. А у меня дыхание перекрывает. От каждого их слова у меня немеют конечности, становится невыносимо душно. Желание оставаться за рамками дозволенного отходит на второй план. Начинает распирать от любопытства, что же сделал Роланд, раз люди так нелестно о нем отзываются. Решаю уйти в комнату и позвать с собой Эмми. Разговор с ней принесёт больше удовольствия и информации, нежели пустые сплетни.
— Тетя сегодня не успокоится, видимо, — закатывает глаза сестра и забирается поудобнее на кровать.
— Очевидно, Роланд приходится ей не по душе, — усмехаюсь, присаживаясь рядом.
— Он редко кому приходится по душе. Но, все же, это не наше дело.
— А что произошло с его мамой? Как он с ней поступил? — мой неудержимый интерес затмевает голос разума, запрещающего вновь лезть на территорию мужчины.
— Ой, жуткая и неприятная история, — её лицо искажается, подтверждая сказанные слова. — Недавно услышала её, но до сих пор не знаю, как реагировать.
— Расскажи, — подбираюсь поближе к ней.
— У них есть ещё младшая сестра Лайла. Так вот, когда ей было десять, а Роланду восемнадцать, они вернулись откуда-то раньше срока и застали мать в постели с другим мужчиной. Он был то ли компаньоном дядь Рената, то ли другом.
Ошарашено смотрю на нее. И хоть эта информация и приводит в шок, но теперь поведение Роланда становится прозрачней воды, и многое встаёт на свои места. Не сумев подобрать приличных слов возмущение, просто прошу Эмми продолжать.
— Говорят, Роланд избил мужика, а мать вышвырнул полуголой на улицу. Уволил всех работников, кто знал об интрижке матери и молчал, а всем остальным запретил впускать её в дом. Такой скандал был. Дядь Ренат, узнав об измене, слёг в больницу. Осман поддержал брата и отрёкся от мамы. Тяжелее всех перенесла произошедшее Лайла. Она потеряла дар речи — в прямом смысле этого слова. Прошло уже больше десяти лет, а она до сих пор ни слова не произнесла. Однажды, ради неё, дядь Ренат готов был вернуть в дом жену, но Роланд был против. Лайла встала на сторону брата и дала всем понять, что против его решений не пойдёт, — нахмурив брови, Эмми слегка задумывается. — Как думаешь, она так поступила от большой любви или страха?
Не сразу даю ответ, пытаясь переварить всё ею сказанное, и разобраться в своих эмоциях, которые волнами бьют по стенам души.
— Разве возможно такое, чтоб ребёнок не хотел видеть родную маму? — интересуется следом.
— Мы никогда не были в той ситуации, в которой были Роланд и Лайла, и не видели то, что видели они, поэтому невозможно рассуждать на тему того, что может быть, а чего нет.
— Чтобы не было, она их мама. И думаю Лайла скучает по ней, но боится гнева брата.
— Ты можешь об этом лишь гадать, дорогая.
Спорить и доказывать обратное людям, которые убеждены, что Роланд — зло, бессмысленно, поэтому даже не пытаюсь переубедить сестру. Для себя я сделала определенные выводы и этого хватит.
— Нужно ведь уметь прощать, — с грустью произносит Эмми.
— Нужно кому? И кто умеет искренне это делать? — всегда начинаю свирепеть, когда слышу подобные изречения.
Искренне считаю святыми тех, кто умеет по-настоящему прощать. Тех, кто не держит обид, не желает зла и не радуется неудачам обидевшего. Тех, кто умеет отпускать человека и вспоминать его добрым словом. Я таких людей ещё не встречала и не питаю надежд, что когда-нибудь встречу или стану одной из них.
— Нужно для самого человека. Может, Роланд такой грубый и глубоко несчастный человек, потому что до сих пор держит обиду на маму, — задумывается. — И ты…
— Что я? — с удивлением смотрю на неё.
— Нет, ничего, — вдруг начинает виновато качать головой.
— Продолжай, Эмми. Ты меня тоже считаешь грубым и глубоко несчастным человеком, потому что я не умею прощать предателей?
— Только несчастной, — исключает из меня грубость. — И не только предателей, но и себя.
В комнату заходит тетя, прервав разговор, заходящий слишком глубоко. Она зовёт нас в зал, сообщив, что принесла с собой альбомы с их детскими фотографиями. Радуюсь данной новости, ведь все наши альбомы затерялись при переезде, когда мне было около девяти лет. Я никогда не видела своих детских фотографий и, кстати, фотографий родителей, бабушек и дедушек тоже не видела.
Мы входим в гостиную, где на полу уже были разложены с десяток альбомов. Я присоединяюсь к просмотру одного из них и внимательно изучаю каждого знакомого/незнакомого родственника.
— А кто это? Так похожа на Эмми, — интересуюсь у Светы, которая сидит рядом.
— Это бабушка Елена, — улыбаясь и не задумываясь над ответом, произносит она.
— Ваша с папой мама? — в недоумении поднимаю взгляд на папу, который подбирается на месте.
— А ты других бабушек знаешь? — весело продолжает Иветта.
Снова смотрю на фотографию, где изображена бабушка, на которую, по словам родителей, я была похожа.
— А здесь они с Лизой, — показывает на фотографию, где изображена моя бабушка с маминой стороны. — Подружки, — смеётся, — Ещё не догадывались, что их дети однажды поженятся.
— Иветта, — голос папы отрывает ее от рассказа, и она поднимает взгляд на него, пока я продолжаю пристально разглядывать фотографии бабушек, в поисках общих черт лица.
Ни в одной из бабушек не вижу никакого сходства с собой. От этого возникает один вопрос — почему все это время меня старались убедить в обратном?
— Видимо, вы тоже давно не видели своих мам, — саркастично обращаюсь к родителям, протягивая им фотографию. — Видите схожесть там, где ее в помине нет.
Чувствую, как градус в комнате поднимается, а состояние родителей ухудшается.
Очень давно, в классе девятом, я обратила внимание, что совсем не похожа ни на родителей, ни на теть, ни на дядь. Ну совсем другая. Тогда родители сказали, что я точная копия папиной мамы, но, к сожалению, все фотографии потерялись при переезде, и у них нет возможности показать мне, чьей копией я являюсь. Я поверила и отбросила мысль, что меня могли удочерить, хотя думала об этом долгое время. Сейчас, спустя одиннадцать лет, эта мысль вернулась, и мне стало не по себе.
— Мне пора, — откладываю альбом и встаю с места.
— Ты куда? — следом вскакивает мама.
— Ещё нужно много дел сделать, выеду пораньше, чтоб в пробки не попасть, — натягиваю улыбку, не желая своими подозрениями портить настроения другим.
