Дверь в гримерку приоткрылась, навстречу восхищенным лицам медленно вышел француз, на ходу раздавая улыбки и автографы — он сегодня выглядел весьма элегантно и не вычурно, как некоторые попугаи. Мне нравился его тонкий вкус и ухоженный стиль.
Флобер возвысился над головами желающих взять у него автограф, его грудь в белой рубашке сверкала снегом среди вечерних платьев дамочек.
Внезапно бахнуло. Выстрел! За ним еще один.
Крики. Дым. Толкучка.
Мои ребята двинулись наперерез волне, закрывая меня собой, оттащили в темноту угла. Толпа закачалась, оттеснила нас от открытой двери дизайнера, но я не мог это так оставить, закричал во весь рот:
— Защитите Флобера! Это приказ!
Испуганные девицы быстро рассосались. Мы остались с охранниками одни, но было поздно. Я кинулся к Андрэ, приподнял его плечи, чтобы поправить заломленную под спину руку. Модельер захрипел, распахнул голубые глаза и прошептал по-русски:
— Береги ее, Волгин. Не смей обидеть. Обещай мне…
Я, будто в тумане, пробормотал:
— Конечно, обещаю.
— С того света достану… — последние слова Флобер выдавил с сипом, губы окрасились кровью.
— Ты что — помирать собрался? Эй, — я слабо тряхнул его, но француз тут же обмяк в моих руках, светлая голова безвольно упала на грудь. Я осторожно положил его на пол и тупо смотрел на бездыханное тело, пока над ухом не закричала пронзительно Брагина:
— Андрэ-э-э!
Она оттолкнула руки Егора, который пытался ее удержать, и бросилась к другу. Я отступил. Руки были в крови, и я непонимающе на них пялился. Будто бы возвращался в дикое, страшное прошлое, где Валери умирала на моих руках. По моей вине!
Жена как зачарованная смотрела на лежащего друга, а потом на меня, искренне зло, безнадежно ненавистно. Упала рядом, сложившись пополам, не заботясь о платье, о чистоте, о себе, и прижалась к груди Флобера.
Секунда, две, три… Тишину можно было резать ножом.
Когда Есения прислушалась к мертвой тишине, потому что сердце Андрэ больше не билось, она просипела отчаянно, разрывая мне душу своей болью:
— Нет, миленький, нет…
Глава 35
Есения
Я не помню, как прожила последние семь дней. Все было, словно в тумане. Холодном, мерзком, одиноком.
Не помню, что я говорила, когда меня о чем-то спрашивали, не помню, как шла, когда куда-то вели.
Дождь не прекращался, затопил узкие улочки грязью, размыл красоту французской осени серостью, добрался до души и бесконечно срывался с ресниц горячими каплями. А Париж… Париж для меня стал городом боли и, глядя в круглое окошко самолета на утренний горизонт, я знала, что ни за что и никогда больше сюда не приеду на отдых или ради развлечения.
Только на могилу друга.
Только прижаться щекой к холодной плите и просить бесконечно прощения, что не услышала его последние слова.
Я мечтала выплакать все слезы, что во мне были, выдернуть боль из груди, потому что я больше не могла выносить это, меня будто в мясорубке прокрутили.
Андрэ… Почему? Почему ты? Кто хотел твоей смерти?
Ничего не выяснили. Стреляющий был переодет в закрытую одежду с капюшоном. Как охрана его пропустила, никто не знает. Он стоял спиной к камерам, не мелькнул в кадре ни разу, будто знал расположение каждой и, пока была паника, легко скрылся.
Но хуже всего, что смерть Флобера всколыхнула общественность. СМИ кружили вокруг нас с мужем, как мошки, задавали меткие вопросы, жалящие в сердцевину моей боли.
— Он ваш любовник, госпожа Волгина?
— У вас были с ним отношения до замужества?
— Ходят слухи, что вы вышли замуж по расчету. Как прокомментируете?
Егор и другие охранники почти не спали, дежурили по четверо возле нас с Ренатом, отгоняли назойливых журналюг, но я мало что замечала… Смотрела под ноги, когда мы с Ренатом куда-то выходили, прятала опухшее от слез лицо, в другое время тревожно спала или горько плакала и не желала говорить. Ни с кем. На звонки родных не отвечала, на мужа не реагировала. Мне было все равно, что будет дальше.
— Сеня, — Волгин взял меня за руку, переплел наши пальцы, его горячие, мои холодные, и притянул мою кисть к своим сухим губам. — Пить хочешь?
Я мотнула головой, слезы сорвались с ресниц и рассыпались в разные стороны.
— Я знаю, что тебе больно, милая… но… хватит. Тебе нужно нормально поспать и поесть.
— Он единственный верный друг, — я впервые за неделю смогла что-то сказать и поднять на мужа глаза. — Был…
— Мы все когда-нибудь умрем, — поддержал Ренат как-то загробно, зыркнул на меня, словно скрывает что-то, но в глубине его глаз, кристально серебристых, глубоких, я видела искреннюю поддержку. Ту, которой не было в родных, когда ушла бабушка.
Я кивнула, поджав губы до сильной боли.
Знаю. Прекрасно знаю, что жизнь — болезнь со смертельным исходом. Но от этого не легче, ведь Андрэ имел право быть счастливым до старости.
— Не могу смириться, — я закрыла лицо ладонями, чтобы снова не разрыдаться. Кажется, из моих клеток ушла вся влага, и плакать больше нечем.
— Это и не нужно, — тихо пробормотал Ренат. В его трогательном тоне было столько печали, что я приоткрыла руки и посмотрела на мужчину. Он, опустив голову, пересчитывал свои сцепленные руки. Его пальцы от напряжения побелели.
Он ведь тоже потерял. Возможно, ту, с которой хотел прожить всю жизнь. Ему пришлось несладко, а сейчас он терпеливо выдерживает мои истерики и держится лучше меня. Как я была неправа на его счет.
— Прости, что я… тогда… о твоей жене. Я не хотела сделать тебе больно.
Ренат повел подбородком, уголок губ знакомо дернулся, а муж бодро предложил:
— Проехали. Давай, Сеня, съешь хотя бы салат, — Волгин подвинул ко мне пиалу, но я отвернулась — подташнивало уже второй день. — Могу столового вина предложить. Или…
— Водки, — бросила горько я, но знаю, что это не поможет.
— Извини, — Ренат поднялся, отошел к бару, достал два бокала и бутылку красного стекла. — Вдруг ты беременна, нельзя крепкое. Да и не думаю, что от водки легче станет.
Я кивнула и откинулась на спинку сидения.
— Не станет, — и устало прикрыла глаза.
Несколько минут в тишине позволили мне собраться и осознать, что именно сказал Ренат.
Я распахнула глаза и посмотрела на мужа. Он стоял напротив и, протянув мне бокал, провел другой ладонью по моим волосам. Нежно так, словно успокаивал.
— Зачем тебе дети, Волгин? — я захлебнулась от вспыхнувшей тоски в его глазах, но смогла выговорить второе предложение: — Зачем тебе я?
— Ты не понимаешь? — рука мужа замерла у меня на затылке, мягко сжала волосы. Повернувшись, Ренат отставил свой нетронутый бокал с вином на столик и, приподняв бровь, снова посмотрел в мои глаза.
— Нет.
— А для чего люди женятся? — забрал и мой бокал, тоже поставил на стол. Рядом со своим.
— Мы не любим друг друга, если ты об этом. И, я помню, кому-то любовь и не нужна была.
Ренат наклонился ко мне, будто хотел расслышать слова получше, тонкий аромат зубной пасты защекотал нюх.
— Ты ведь тоже под венец пошла не из-за высоких чувств.
— Мне пришлось…
— А теперь? — наклонился еще, почти коснулся губами губ. — Жалеешь?
— Да… Нет… — я мотнула головой, но муж внезапно перехватил мой затылок и притянул к себе. Коснулся губ, слизывая мои несказанные слова. И слезы. Позволяя мне не отвечать на его вопрос.
Я плакала и целовала его. Мне хотелось. И хоть смерть Андрэ смазала наш первый раз, и Ренат больше меня не трогал, я помнила все до мельчайших подробностей. И чувствовала себя виноватой перед другом, который еще не остыл в земле, а я желаю утонуть в объятиях мужа.
Ренат отстранился, вытащил меня из кресла и отнес к кровати. Я успела за несколько шагов услышать, как сильно колотится его сердце, увидеть, как пляшут на кончиках густых ресниц бусинки влаги. Мужчины не плачут? Плачут. Просто они прячут свои слезы, чтобы не показаться слабыми.
