Я рванул на звук, летел, что сумасшедший, и едва не умер на месте, когда понял, где жена оказалась. В загоне с Вороным. О Боже!
Глава 39
Ренат
Дверь оказалась заперта, поперек нее упала доска. Ветрище был такой, что легко бы завалил даже бревно потяжелее, но меня больше волновало, почему Есения зашла внутрь и почему загон с конем был открыт.
Жена больше не кричала, изнутри вообще не было никаких звуков, кроме странного шуршания и постукивания копыт о деревянный пол.
Откинув доску в сторону, я глубоко вдохнул и приоткрыл створку. У меня брови поползли на лоб, когда увидел ее, маленькую воинственную девочку, протягивающую пучок соломы не менее удивленному коню. Вороной, увидев меня, фыркнул, дернул ушами, топнул копытом, заставив Есению дрогнуть, а потом с наслаждением обнюхал предложенное лакомство и стал его усердно жевать.
— Хороший… хороший… — шептала Сеня. Она смотрела на коня широко распахнутыми глазами и меня не заметила. Наверное, от шока и испуга. Пока Вороной доедал, Сеня вдруг потянулась к нему рукой, а я приморозился. Укусит ведь!
Но Вороной лишь перестал жевать, поднял настороженно уши, а когда молочные пальчики пробежались по его шелковистой черной шерстке, ткнулся в ладонь девушки губами. Это невероятно.
— Ты такой чернявый красавчик, — ласково проговорила Сеня, потерла его щеку, завела ладонь выше и почесала коня за ухом. Он никому, кроме меня, не давался, вот и сидит в загоне, пока я отсутствую.
Невозможно.
Я, наверное, шумно выдохнул, потому что они оба, и конь, и девушка, повернули головы.
— Рена-а-ат… — прошептала Есения и двинулась ко мне. Вороной приподнялся, встав на задние ноги, но отступил вглубь загона и виновато прижал уши. Он знает, что ему будет за то, что вырвался.
Я открыл объятия и крепко обнял жену, вдохнул запах ее волос.
— Я так… — Сеня прошептала мне в грудь, сминая пальчиками футболку, — испугалась… Думала, он меня затопчет и сожрет…
— Ты не представляешь, как я испугался, — меня немного потряхивало. Воспоминания жгли изнутри, но я их отгонял прочь.
Валери как-то пыталась убрать у Вороного, расчесать его, но он ее ударил, сломал тогда руку, а я его хотел забить после случившегося. Жена не разрешила, мол, сама виновата, резко подошла, и конь испугался. Сейчас прошлое так тесно переплелось с настоящим, что я едва понимал, где нахожусь.
Целовал Есению, будто сошел с ума, держал ее щеки в ладонях, путал волнистые волосы грубыми от работы пальцами, прижимал к себе, а она нервно смеялась.
— Перестань, Ренат, со мной ничего не случилось, — положила ладошки, что все еще пахли сеном и немного конской шерстью, на мои скулы и, приподнявшись на носочки, прижалась к моим губам своими. Прошептала: — Не волнуйся так, снова капилляры полопаются, ты и так из-за меня почти не спал последнюю неделю. Ренат…
Я не мог остановиться. Щупал ее, проверяя, что цела, тянул к себе и что-то бормотал… Это как прорвать нарыв, который долгое время ныл под кожей.
— Сеня… малышка, я думал чокнусь, пока бежал на твой голос. Если бы он тебе что-то сделал, я бы его на месте застрелил… Как ты здесь оказалась?
— Думала, что ты тут убираешь сено. Твой работник — Паша — подсказал. А потом от сквозняка дверь захлопнулась, и… — она ласково посмотрела на коня, — он испугался. Я ведь чужая.
— Паша? Бухгалтер? — я прилип к ней и не хотел отпускать, в висках стучало, а по телу шли немыслимые волны жара. — Для Вороного все чужие, он очень своенравный.
— Вороной… — повторила Есения и посмотрела через плечо. Негодник запрокинул голову и, услышав свою кличку, приподнял уши, а потом увидел мой кулак и снова стушевался.
— Я с тобой потом поговорю, — тряхнул я рукой, и конь фыркнул, будто понимал, о чем говорю. Да понимал, конечно.
— Ренат, не наказывай его, — Сеня обняла меня за пояс, положила горячую щеку на грудь. — Я сама виновата, не нужно было шляться, где попало. Стоило дома тебя дождаться, но я как-то испугалась, тревожно стало. — Жена снова скосила на коня взгляд, а потом подняла голову и посмотрела мне в глаза, утопив в глубокой синеве. Прошептала: — Он такой красивый и властный, на тебя похож.
— Се-еня-а-а… Ты… — хотел сказать, что быть такой хорошей несправедливо, но глотнул слова и прикоснулся к ее приоткрытым губам, чтобы почувствовать ее дрожь и тепло.
Девушка слабо оттолкнулась и запечатала пальцем мне губы.
— Научишь меня ездить верхом?
— Это опасно, — перехватил ее пальчики, нежно поцеловал сухими губами. — Не боишься?
— Ты же будешь всегда рядом, чего бояться?
Если бы всегда…
— А вдруг беременна?
Она качнула неопределенно головой.
— С первого раза мало у кого получается.
— Повторим?
Есения долго рассматривала мое лицо, будто считала мои вдохи и выдохи, а потом ошарашила:
— Ты ведь не отвернешься от меня, если у нас получится зачать?
Холодок пошел по спине, и, кажется, Есения это заметила. Чтобы увильнуть от ответа, я переплел наши пальцы и вывел девушку на улицу.
Вороной что-то проворчал вслед, но его голос приглушился закрытой дверью.
— Ты не ответил… — Есения ждала, пока я подопру конюшню, чтобы негодник не вырвался. Позже его выгуляю.
— Не отвернусь, — подошел ближе к жене, завел ладонь ей на затылок, наслаждаясь мягкостью волос. — Ты нравишься мне, Сеня. Это правда. Ты очень мне нравишься, даже больше, чем я ожидал.
— Но ты не скажешь, зачем тебе дети? Почему такая срочность?
— Я не молод, не хочу быть старым папочкой.
— Тебе чуть больше тридцати, не смеши. И все? Ты что-то недоговариваешь. Была бы на моем месте другая купленная кукла, ты бы все равно настаивал на детях, значит, есть причина посерьезней.
— Есения… это теперь не важно, — попытался увильнуть снова, но жена была непоколебима:
— Я чувствую, ты скрываешь что-то, — Сеня сильно ударила себя в грудь кулаком. Я дернулся ее обнять, но она отступила и хрипло добавила: — Вот тут ноет почему-то… Необъяснимо.
— Ты просто испугалась, — я все-таки рванул к ней, обнял и, запрокинув голову, глубоко вдохнул прохладный осенний воздух. Как ей сказать, что не смогу быть рядом всегда? Как признаться? Я не могу… Она только начала приоткрываться и доверять мне.
У Есении вдруг заурчал живот, девушка засмеялась и, смущенно пряча лицо у меня на плече, сипло сказала:
— Есть хочется.
Не ответив, я повел ее по дорожке.
В доме было тихо и пусто. Он не обжитый совсем, мы его только построили и собиралась с Валери переезжать, когда все и случилось. После ее смерти я, будто издеваясь над собой, жил в старом нашем гнездышке, пропахшем ее ароматами, наполненном прошлым. Шторки, скатерти, дорожки… Посуда, цветы и картины… Все, что резало меня по-живому, стоило открыть глаза. Наверное, поэтому я дома почти не находился, занимался полями и животными. А когда мы с Есенией вернулись, понял, что все старое ушло, рассыпалось пеплом, и мне стало легче.
Я сегодня проснулся еще до рассвета, поехал к любимому порогу, надеясь, вытянуть из себя старые чувства, попытаться отстраниться от новых, но… Память о Валери больше не причиняла острой, режущей боли, а лишь отзывалась во мне приятной ностальгией. Мы были счастливы с ней, но я могу быть счастлив и с другой, с Есенией, если бы не одно НО…
— Здесь до нас никто не жил? — Есения окинула взглядом холодную гостиную. Камин уныло молчал, диван, на котором никто никогда не сидел, и пустой шкаф на всю стену, стояли одиноко и добавляли комнате какой-то обреченности. — Все такое… неживое…
— Да, дом новый, — я провел жену в кухню, усадил за стол. — Ты сама все обставишь, как захочется.
— Правда? — она неверяще моргнула. — Ты будешь не против розовых штор в гостиной, цветных подушек на диване, странных картин на стенах и кружевной скатерти на кухонном столе? — провела ладонью по полированной поверхности.
— А почему я должен быть против?
