— Я никогда не унижусь до того, чтобы выклянчивать такие мелочи.
— Не думаю, что сильные мира сего в восторге от вашей заносчивости. Но эта черта характера не является препятствием для получения наград, которые вы заслуживаете. Ваши труды слишком значительны, чтобы не быть замеченными. Но скажите на милость, как шведы осмелятся ознакомить общественность с характером и возможными результатами ваших научных разработок? Боюсь, наш век не готов к восприятию ваших великих открытий и недостаточно милосерден для них.
Гвидо смотрел на него равнодушно, но это не смутило египтянина.
— Впрочем, не мне давать оценку карьере ученого. Давайте поговорим о конкретных результатах вашей работы. Вы нашли способ синтезировать гамма-аминомасляную кислоту при минимальных затратах средств и энергии. Что еще важнее, вы смогли объяснить, каким образом этот нейромедиатор воздействует на синапсы, возбуждая в них электрические импульсы. До ваших экспериментов было неясно, связано ли его воздействие с работой мозга или с пирамидальной структурой, которая представляет для вас особый интерес.
Крепко загнул Незрин! Гвидо подумал, что на такую тираду нельзя не ответить. Глаза итальянца сверкнули, и это не укрылось от Незрина.
— Не сердитесь, дорогой коллега, но я позволю себе кое-что уточнить, — сказал Гвидо. — Пресинаптические структуры не всегда синтезируют тот же медиатор, что и постсинаптические. Строго говоря, из того, что мы установили нервное происхождение одного из передатчиков нервного возбуждения, нельзя заключить, что гаммааминомасляная кислота является продуктом деятельности пирамидальной структуры.
На Незрина это не произвело никакого впечатления.
— Если процесс обучения связаны тем, что в коре головного мозга вырабатываются новые нуклеиновые кислоты, белки, полипептиды и полисахариды, которые не существовали в мозгу до того, как человек начал систематизировать информацию, то не следует ли нам объяснить процесс отбора информации работой пирамидальных клеток мозга?
— Ерунда! — Гвидо вежливо улыбнулся. — Мы способны осознать существование новых видов молекул лишь благодаря генетически унаследованной способности к обучению. Способность вырабатывать вещества, о которых вы говорили, на самом деле является эмбриональным процессом, запрограммированным генетически. А гены не подвластны нашему контролю. Поэтому мы должны предоставить им возможность действовать свободно и во все вмешиваться. Таким образом, процесс обучения не обеспечивает прогресса, поскольку приобретаемые знания ни в коей мере не компенсируют быстрого износа, который начинается с рождения. Этот износ происходит, разумеется, не вследствие истощения запасов информации, а из-за неспособности разумно оперировать такой информацией после рождения.
Мы подобны обладателю компьютера, который должен работать со все возрастающим объемом информации, используя вычислительную машину, в которой блоки начинают один за другим выходить из строя, как только истек гарантийный срок — обычно двухгодичный. Хотя этому владельцу компьютера следовало бы винить за неведение самого себя, потому что сгорают те блоки, которые он не обслуживал как следует в первые два года. Он не делал этого лишь потому, что никто ему об этом не говорил.
Но, откровенно говоря, его ошибки и невежество не очень повлияли на ситуацию: компьютер все равно никуда не годился. Это — примитивная машина для начинающих. Давайте дадим ему другой компьютер, вместо того чтобы забивать его голову ерундой: болтовней вроде того, что в результате действия Бог знает какого мутагена — Святого Духа или лабораторной пробирки — произойдет партеногенез, размножение без оплодотворения, как у некоторых насекомых, посредством которого он сможет родить вундеркиндов, которые удостоверят его идиотизм.
— Если я правильно вас понял, — сказал Незрин, поглаживая бороду, — вы считаете, во-первых, что генетическая мутация не сможет изменить человечество.
— Если и изменит, то не в лучшую сторону, — отрезал Гвидо.
— Во-вторых, чтобы улучшить интеллектуальные и даже физические возможности человека, ему нужно ввести искусственный медиатор сразу по достижении зрелости организма.
— Я совсем не это хотел сказать, — резко возразил Гвидо. — В зрелом возрасте мы не только не познаем мир так, как это делали в первые годы после рождения, но мало пользуемся нашим запасом знаний и еще меньше — способностью действовать. Фактически, чем дольше мы живем, тем меньше познаем, тем пассивнее и бесполезнее становимся. Наше хваленое взросление — не что иное, как прогрессирующий регресс, постоянное сужение и в конечном итоге утрата широкого круга возможностей, данных плоду еще до рождения. Недостаточно просто обогатить организм, обновив и усилив его нейрохимическое наследие; новое средство должно помочь человеку полностью использовать все, что дано ему от рождения и что семья и различные общественные институты за первые два-три года жизни уничтожают или извращают до неузнаваемости.
— Если вы так считаете, — холодно заметил. Незрин, — то почему связываете все свои исследования с попыткой изменить генотип? Почему вы с вашей логикой не попробовали химически — как другие пробовали психологически — преодолеть препятствия, мешающие полному раскрытию человеческих способностей?
— Вы совершенно не способны понять, о чем я говорю. Бесполезно преодолевать боль в гангренозной ноге. Ногу нужно ампутировать.
— Следует ли считать, что стремление к образованию или, скорее, к преобразованию имеет для вас меньшее значение, чем желание изменить свою сущность? — спросил Незрин. — Ведь вы прекратили работу по активации или реактивации клеток человеческого мозга. Я имею в виду мозг людей, менее талантливых, чем вы. И вот, посчитав себя равным Прометею, вы решили придать человеческому мозгу качества, не свойственные ему от природы.
Незрин замолчал, прикрыв глаза, мысленно любуясь портретом, который сам создал. Потом открыл глаза, сравнивая созданный им образ со скучающей физиономией Гвидо, откинувшегося в кресле.
«Пути науки неисповедимы», — подумал он.
Гвидо зевнул и лениво проронил:
— Природа делает все, что может. Но у нас получается лучше.
— По первым вашим открытиям этого не скажешь. Не удивительно, что все племя биологов, не чувствуя опасности, без устали возносило вам хвалы. Но чествования закончились, как только вы сделали последний штрих и об этом стало известно. Ваше открытие не менее важно с точки зрения науки, чем все предыдущие, и все же моральный и социальный аспекты его применения — поскольку дело касалось совершенно новой субстанции, о которой никто до вас и не подозревал, — вызывали у ваших коллег самые мрачные предчувствия.
