забывается. Живешь себе, доверяешь маме, хоть и видишь ее странности, а потом обнаруживаешь причины своих внезапных болезней.
Не каждого медленно травит родная мать.
Она ведь даже не открещивалась от обвинений, и прощения не просила. А я ведь, как полный кретин, готов был простить даже это, лишь бы маму не терять, но ей было все-равно. Даже на суд не явилась, не собиралась оспаривать опеку. Просто отдала меня отцу, вычеркнув из жизни.
Не любила никогда, и даже не притворялась.
— Я разберусь.
— Не будь идиотом, — рявкнул папа. — Твоя мать — манипуляторша, а Вера — ее достойная ученица. Ты оглянуться не успеешь, как они обе сядут тебе на шею, и будут управлять каждым шагом. Не вздумай потакать им.
— Сказал же, что разберусь. Ты приезжать не собираешься?
— Через пару месяцев смогу вырваться, не раньше.
Отец, как обычно, пустился в наставления, которые я почти не слушаю. Киваю, словно он может меня видеть, а в голове мысли: ты прав. Зря я пообещал помощь, зря вообще позволил снова впутать меня в это. Любая мать, даже самая пропащая, заслуживает шанса, и заслуживает хотя бы минимальной помощи от своего ребенка. Но может ли считаться матерью женщина, пытавшаяся убить своего ребенка?
— И правда маньяк, — рассмеялся, увидев свое отражение в зеркале. — Понятно, почему испугались.
Волосы взъерошены, светлые глаза будто светятся в темноте, как фосфор — всегда их ненавидел. Хотя, плевать на внешность, бабам вроде нравится, а на остальное похер.
Вышел из бизнес-центра, когда стемнело. Ночь почти, и хорошо — не видно уродливый город с выбитыми фонарями и грязными дорогами. Сколько лет меня здесь не было? Одиннадцать? И ничего не изменилось к лучшему, лишь к худшему. Убогая дыра, из которой я с радостью уехал, но в которую пришлось вернуться.
Пока ехал до отеля, понял, что просто так не засну. Слишком много злой энергии, слишком много мыслей и сожалений. И хрен знает, что со всем этим делать завтра, но расслабиться нужно уже сегодня.
Надеюсь, шлюхи здесь нормальные.
— Девушка у вашей двери. Уже ждет. Оплата почасовая, — пробормотала одна из безликих менеджеров, подбежавшая ко мне в холле отеля. А в голосе осуждение.
Смешно. Сами же предоставляют подобные услуги, которые настойчиво рекламируют. А затем смущаются и осуждают тех, кто ими пользуется.
— На чай, — протянул ей купюру, и пошел к лифту.
Девушка стоит около двери, и жует жвачку: размалевана, но хоть одета прилично, а не в леопардовое платье и ботфорты. Сойдет.
— Я Наташа.
— Влад. Иди в душ, — сказал, и сам уже пожалел, что вызвал ее.
Так себе отвлечение, ведь именно сейчас я понял, что нужно делать — ответить за смерть моей сестры, отомстить Вере, уничтожить ее.
— Может, сначала… — девушка с намеком кивает вниз, и опускается передо мной на колени.
— Да, — выдохнул, наматывая светлые волосы на ладонь. И закрыл глаза.
Мерзавец!
Подонок!
Самая настоящая сволочь!
Все эти, как и более неприличные и матерные эпитеты крутились в моей голове и бессонной ночью, и утром, пока я шла к больнице.
Влад просто больной ублюдок, который не в состоянии простить былые обиды. Да, он стал не единственным ребенком в семье, когда появилась я. И не вся любовь ему стала принадлежать, но стоит ли из-за этого ненавидеть?
Можно ли ненавидеть из-за банальной ревности?
Выходит, что можно. Ненавидеть, и лелеять свою ненависть, как самую великую ценность.
— Не стоит думать о нем, Влад просто жалок, — сказала самой себе, открывая перед смутно знакомой бабулькой дверь в больницу. И сама уже была готова зайти следом, но услышала знакомый голос:
— Вера!
Обернулась, и увидела его — Влада. Стоит, в темных джинсах и черной майке, сам он — черное пятно среди прекрасного июля и посреди всей моей жизни. Лишь волосы и глаза светлые. Буравит своим жутким взглядом — красивым и страшным. Я с детства их боялась — глаз его, но думала, что справилась со своим страхом, а сейчас вот снова бежать хочется. Скрыться, как можно скорее, чтобы он не смотрел так, чтобы ушел, уехал из нашего города.
И чтобы все стало так, как раньше было: я и мама. Никто нам не нужен больше!
— Привет.
— Привет.
— Ты же сказал, что не придешь.
— Я передумал, — сказал, приближаясь ко мне — медленно, как хищник. Да он и есть хищник, понимаю я вдруг, и еле сдерживаюсь, чтобы не прикрыть горло руками, чтобы не вцепился.
— С чего вдруг?
— Я не имею право навестить мать?
Нет, не имеешь. Ты ее предал! Я ее дочь, а ты — никто.
Но, разумеется, я не решаюсь сказать все это, и лишь киваю.
— Вот и замечательно. Идем, я не завтракал, — Влад подошел совсем близко ко мне, загораживая солнце своей темной фигурой. И его проклятущие глаза убийственно близко, я даже могу рассмотреть темную проволоку, идущую кругом по радужке.
— Я к маме.
— Сначала в ресторан. Сказал же, что не завтракал, — в его голосе слышится раздражение. Не привык, что спорят, а я лишь маму привыкла слушать, а не кого попало. — Идем, Вера.
Протянул руку к моему плечу, и замер. На лице непередаваемое выражение злости и нерешительности — он словно брезгует ко мне прикоснуться. Сердце пускается в дикий пляс, почти тарантеллу танцует от этого унижения — да что Влад себе позволяет?
Приперся, командует, будь он проклят?! И я бы вслух прокляла, если бы не его деньги, которые правят этим чертовым миром. Были бы они у меня — послала бы к дьяволу, да еще и в лицо плюнула.
— В больнице есть кафе.
— Я не собираюсь давиться кашей, и пить кисель. В ресторан поедем, есть разговор.
Прикоснуться ко мне Влад больше не пытался, пошел вперед, рассекая широкими шагами, за которыми я не поспеваю, расстояние до парковки. И назад не оглядывается, словно уверен, что я бегу за ним.
А я бегу.
И хочу сесть на заднее сидение, но Влад не позволяет.
— Что за разговор? Будешь издеваться, как раньше?
— А ты так и будешь продолжать болтать о своем несчастливом детстве? Брось, Вера, не таким я был чудовищем.
Легкие наполнил аромат его резкого парфюма: полынь, цитрус и что-то алкогольное. Хочется вдыхать этот запах вечно, но еще больше хочется выпрыгнуть из машины на ходу, и броситься домой, чтобы поскорее оказаться в душе.
И смыть с себя все это.
Странно, что Влад так действует на меня — полярно прекрасно, и дико
