Я начинаю с трудом дышать, и громкий всхлип срывается с моих губ. Боль скручивает внутренности, и я падаю на колени, рыдая, вот уже второй раз за день. Плачу до тех пор, пока у меня не остается слез, пока не начинаю чувствовать тошноту и усталость. Чувства безысходности, отчаяния и боли становятся всепоглощающими, и кажется, что легче исчезнуть, чем справиться с ними.
Когда слезы, наконец, высыхают, я ложусь на траву и смотрю на серое небо, пока облака двигаются, а воздух становится прохладнее, остужая меня. Мне нравится ощущение боли, которое дает холод при окоченении конечностей. Физическая боль заменяет душевную.
Небо становится темнее, но я остаюсь прикованной к этому месту, лежа на твердой холодной земле. Глаза жжет от сухого воздуха и пролитых слез, поэтому, в некотором роде принимая поражение, я закрываю глаза и поддаюсь холоду.
* * *
— Господи Боже, Сейдж! — слышу голоса и крик, но лучше их игнорировать, ведь я так устала. Только когда меня поднимают и расталкивают, я начинаю понимать, что происходит.
— Как долго она там пробыла? — слышу мужской голос, знакомый, но я не могу разобрать, кому он принадлежит.
— Несколько часов, — говорит Брент, и я понимаю, что он несет меня. — Она замерзла, — кричит он. — Открой дверь.
Затем я оказываюсь внутри пикапа Брента. И тогда мое тело начинает неконтролируемо, почти болезненно дрожать.
— Держись, Поросенок, — говорит он, усаживаясь на водительское сидение. Он прижимает мобильник к уху. — Нашел ее. Она холодная, как ледышка. Я беспокоюсь. — Следует пауза. — Домой или в больницу? — Предполагаю, он говорит с моей мамой.
Автомобиль покачивается от езды по неровной земле, а фары освещают пожухлую траву. Спустя минуту или две мы с визгом останавливаемся, и мама выбегает из задней двери к нам, с такой силой распахивая дверь пикапа, что та едва остается на месте.
— Сейдж, что случилось? — спрашивает она, обхватывая мое лицо своими ладонями. — Ты можешь идти?
Я качаю головой, руки и ноги болят, когда пытаюсь пошевелить пальцами.
— Гипотермия, — говорит мама, печально поглядывая на Брента. — Нужно ехать в больницу.
— Нет, — каким-то чудом выговариваю я. — Давайте просто домой.
— Помоги мне занести ее, — просит мама, растирая мою ладонь между своими.
Брент вытаскивает меня из машины, и я начинаю чувствовать себя просто ужасно. Знаю, что сейчас я как балласт. Он аккуратно сажает меня на диван в гостиной, а мама закутывает меня в теплый плед. Она снимает мою обувь и осматривает мои ноги и пальцы.
— Брент, принеси термометр из аптечки в ванной и мой стетоскоп из комода. — Она выкрикивает приказы так, будто находится в больнице. — Сейдж, что ты там делала?
Я качаю головой и делаю глубокий вдох.
— Холт ушел.
Она поджимает губы.
— Он не хотел уходить.
— Я знаю, — отвечаю я.
— Ты оттолкнула его, верно? — На ее лице суровое выражение.
Я киваю и начинаю чересчур сильно дрожать, когда тепло от пледа, наконец, начинает согревать меня.
— Вот. — Брент дает градусник маме, и она включает его и кладет мне под язык.
— Мне нужно послушать твое сердцебиение и измерить пульс. — Она прижимает холодный стетоскоп под ворот моей футболки на оголенную часть груди. Пальцы кладет на мое запястье и посматривает на часы.
Когда термометр издает сигнал, Брент наклоняется и вынимает его изо рта. Тридцать пять и один.
Мама неудовлетворенно качает головой.
— Попробуем еще через пять минут. Если не поднимется, отвезем ее в больницу. — Поднявшись, она начинает ходить взад и вперед по комнате. Брент разжигает камин, а мама тем временем снова измеряет мне температуру, затем садится на край дивана и нежно поглаживает мою руку.
— Тридцать пять и четыре, — тихо произносит она с обеспокоенным выражением на лице.
— Я в порядке, — убеждаю ее я. — Просто нужно немного согреться.
Зубы стучат, но я выдавливаю небольшую улыбку. Мы все вместе сидим в гостиной в тишине, Брент и мама попеременно проверяют меня, пока где-то посреди ночи я не поддаюсь своей усталости.
* * *
— Доброе утро, Поросенок, — бормочет Брент, попивая кофе. Он медленно покачивается в кресле и потирает свои глаза. Я слышу лязг сковородок на кухне и чувствую аромат печенек и чего-то жареного.
— Ты всю ночь не спал? — спрашиваю я, вытягивая руки над головой, наконец, делая это без особой боли.
— Отключился ненадолго, — признается он.
— Извини.
Он медленно качает головой. Я сажусь и прижимаюсь спиной к подлокотнику дивана.
Брент ставит свой кофе, а затем говорит:
— Ты напугала нас.
— Знаю. — Я тут же ощущаю себя виноватой, задумавшись над тем, что Брент и мама, должно быть, чувствовали. То самое чувство, которое мы испытали десять лет назад. — Я не пыталась…
— Я знаю, — обрывает он меня. — Но это воспоминание всегда на задворках нашей памяти, Сейдж. — Ногой он заталкивает подножку для ног у кресла на место и тянется ко мне. — Послушай. Я знаю, что для тебя это были трудные дни.
— Дни? — бубню я.
— Дни, годы… какая разница, Сейдж. — Он поднимает руки и от беспокойства снова их опускает. — Мы понимаем. Правда. Нет легкого способа, чтобы говорить об этом, но нам всем больно. Майкл был для меня скорее братом, чем зятем. Нам всем было тяжело потерять его, но, Сейдж, мы не можем исправить то, что он сделал. Это был его выбор. Мы должны жить дальше. — Он проводит ладонью по своей щеке.
Я впитываю сказанные им слова, которые точь-в-точь похожи на слова Холта. Закрываю глаза, смахивая подступающие слезы, и киваю. Я едва ли не задыхаюсь.
— Я знаю.
Они оба правы. Мне нужно двигаться дальше, но отпустить —значит попрощаться с отцом, а я не уверена, что готова к этому.
— Тогда дай ему шанс, Сейдж. — Брент откидывается на спинку кресла. — Этот парень прилетел в Северную Дакоту, чтобы извиниться перед тобой.
— Ты бы простил его? — спрашиваю я, снова чувствуя нарастающие горечь и гнев.
Он долго и пристально изучает меня. Его губы приоткрываются, но затем снова закрываются. Он проводит ладонью по лицу, а затем, наконец, подбирает нужные слова.
— Никто не идеален, Сейдж. Я далек от этого. Знаю, тебе не понравится мой ответ, но да. Да, я бы простил его. Я бы дал ему еще один шанс, чтобы попытаться все исправить.
Я вздыхаю.
— А что, если я не хочу? — Потому что мне больно, потому что я зла… потому что мне страшно.
Обычно напряженное лицо Брента смягчается.
— Тогда ты упустишь лучшее, что с тобой когда-либо случалось.
Я с трудом сглатываю, раздумывая над его словами.
— Он так сильно тебе понравился? Достаточно, чтобы поверить ему?
Брент медленно качает головой.
— Достаточно, чтобы понять, что он сходит с ума по тебе и что он пытался сделать все правильно. Решать тебе, Сейдж.
«Решать мне», — думаю про себя, глубоко вдыхая.
Глава 20
Сейдж
Бросаю последний чемодан у задней двери и усаживаюсь на стул за кухонным столом. Брент поднимает на меня взгляд из-за кружки кофе, когда я протяжно вздыхаю.
— Во сколько твой рейс? — спрашивает он и ставит свою кружку на стол.
Мама бегает туда-сюда между кухонным островком и столом, подносит тарелки с беконом, омлетом и фруктами. Последняя домашняя еда перед отправлением в Чикаго.
— В полдень. — Я отпиваю апельсинового сока, когда Брент тянется через стол, чтобы налить мне кружку кофе.
— Ты говорила с ним после того, как он ушел? — спрашивает мама, перекладывая блинчики со сковородки на блюдце.
— Нет. Я не проверяла сообщения.
— Сейдж, ты жила здесь почти три недели, — бранит мама.
— Мне нужно было отключиться от всего и время на раздумья, чтобы не отвлекаться на сообщения и соцсети.
Брент берет кусочек бекона и кусает, проговаривая с набитым ртом:
