— Пойдем?
— Беги. Я еще пару минут погуляю.
Размыкая объятия, слепо шагнул назад. Потом развернулся и быстрым шагом направился в противоположную от их домика сторону леса. Нырнул в гущу, минуя ведущие к коттеджам тропинки.
Дождь разыгрался не на шутку, темное небо то тут, то там вспаривала неоново- голубая молния, но Градский ничего не замечал. Шел в темноте с одержимой тягой, словно наводящаяся ракета. Пока ресницы, наполнившись дождевой влагой, не сделались тяжелыми. Закрыл глаза, вынужденно прекращая движения. Растирая лицо ладонями, зажмурился изо всех сил. Чувствовал, как дождь, на лету сбрасывая температуру, сбегает по горящим огнем лицу, спине и груди, пропитывает шорты до нитки. Нутро также затапливало — до последней клетки.
Оглушенный яростно долбившей виски пульсацией, сам себя не слышал, но по быстро и высоко вздымающейся груди понимал, что дышит надсадно и тяжко.
"Сильно прихватило…"
"Убийственно…"
Утром, на выходе из дома, подслушал, как бабка с мамой кости ему промывали.
— Волнуюсь я все-таки за Серёжика. Поздно его прихватило… Вот это все, не слишком ли? — запутанно дрожала тонким голосом мать.
— Лучше поздно, чем никогда. Радуйтесь! Парень раскрылся.
— Даши радуюсь, — тяжелый выдох матери был слышен даже через стену. — И е то же время что-то не бает покоя. Не знаю, не могу ничего поделать с этим.
— Ну, ты, милочка, любишь себя накручивать, — покровительственно заметила бабуля. — Прекращай! Все живы, здоровы. Все хорошо — ломать не надо.
В коттедж все же пришлось возвращаться быстрее, чем он хотел бы, так как разворачивалась свирепая буря. Над головой гремело со страшной силой. И рубало воздух до самой земли электрическими разрядами.
После холодного природного душа чувствовал себя сносно, но в сторону Кузи старался не смотреть. Зато она подскочила и засуетилась, едва он вошел в комнату.
— Боже! Где ты бродил? Промок до нитки, — запричитала, помогая ему вытираться.
— Все нормально, Доминика.
И это его "Доминика" ей, вопреки собственным требованиям, дико резануло слух и душу. Пришло запоздалое понимание, что в "Кузьке" и "Плюшке" был ее настоящий Градский.
После ее глупой истерики пришел кто-то иной.
Сближения не произошло, как тайно надеялась Ника, и в постели. Он к ней не прикоснулся. Вырубился, едва голова коснулась подушки. А она все ворочалась с бока на бок, беспомощно отмеряя минуты до разлуки. Мысли роились в голове, подкидывая какие-то совершенно бредовые решения.
Ничего не получалось.
Ничего.
22.2
Плюшкин вброс и проработка эмоций выгорели, оставляя непредсказуемый осадок. Пусть Града и ломало изнутри, когда явился к назначенному времени на автовокзал, пол его лица занимала беззаботная нагловатая ухмылка. Хотя уверенности в нем, если мягко выразиться, поубавилось. Если конкретно и так, как он чувствовал, то Кузя ее катком раскатала. Приехал на том самом броском и вызывающе дорогом желтом "Mercedes-AMG GT", который она так не любила, с бьющим из колонок рэпом "in da club[1]". Воспаленные глаза прикрыл темными солнцезащитными очками, благо, огненный круг, несмотря на жизненные катаклизмы Сереги, находился на том же месте и исправно работал.
Ника тоже храбрилась, хотя видно было, что у нее сердце не на месте. Изнутри ее рвало на части. Не хотел этого чувствовать, помимо воли подключался. И от ее переживаний внутри него по-новому развернулась и залегла болезненная ломота. Но Серега, словно продажный актер в тупом фильме, продолжал улыбаться, понимая, что если расклеится, им обоим будет только хуже.
— Ну, все… Пока, Сережа, — голос Кузи дрогнул, и он, не выдержав, отвел взгляд в сторону.
Сглотнув, на миг поджал губы.
— До свиданья, Доминика, — здесь ему пришлось сделать колоссальное усилие.
— Увидимся, Сережа… Увидимся? Может, получится встретиться на вручении дипломов?
Оставил этот странный вопрос без ответа. Не понимал, как она может так с ним разговаривать? Словно они не самые близкие, а периодически пересекающиеся люди.
Кивнул.
Решил, как только эмоции поутихнут, обязательно поедет в эту ее деревню. Пусть злится, молотит свой бред, посылает… Два месяца без нее не выдержит точно.
"Поеду и заберу…"
"Или в этой ее глуши останусь… Перекантуюсь как-то…"
"Хах, пусть попробуют выгнать!"
Обнять ее не получилось. Когда Плюшка качнулась в его сторону, заложил руки в карманы. Кивнув еще раз на прощание, развернулся и направился через автобусные платформы к своей машине.
Шмыгая носом, медленно втягивал обжигающий слизистую воздух.
Возле "Mercedesa", не удержавшись, обернулся. Словно дьявольская сила его потянула… Заметил все еще торчащую возле автобуса и глядящую ему вслед Кузнецову. Она взмахнула рукой, но и на это ок не отреагировал.
Внутри что-то с мучительной болью оборвалось. Широкую спину ударило дрожью. Плечи опустились.
Нырнув в салон, Сергей, будто находясь в чумном трансе, на автопилоте выехал со стоянки.
[1] "In da club", 50 cent.
22.3
Не отпускало. Изо дня в день его ломало. Скребло грудную клетку изнутри. Рвалось наружу.
Познал досконально, каково быть одержимым. Сердце работало слишком старательно, сутками заходясь в ненормальном ритме. Жгучая тоска едкими импульсами разлагалась по клеткам.
Как себя ни прорабатывал на предмет адекватности, думал масштабно только о Плюшке. Хотел быть с ней. Только с ней! Ничего и никого другого не надо было. Четыре дня прошли, как в тумане. Замечал, что вырубается посреди разговора; людей, в определенном смысле, не видит. Они вроде повсеместно сновали вокруг, что-то говорили, и он даже им отвечал, но все как-то по инерции, без живого интереса. Попросили бы вспомнить, не смог бы. Возможно, транслировал какую-то ахинею.
Со стороны отца недовольства прибавилось.
— Рассеян, как баран! Вывели на пастбище и забыли забрать. Ходишь, траву щипаешь и в ус не дуешь…
Серега не то, что в ус… и бровью не повел. Ни единым мускулом на метания отца не отреагировал.
— У тебя, бл*дь, защита во вторник! Защита, мать твою, диплома! А ты сидишь, как девчонка, листик в клеточку штрихуешь! Я с финотделом порешал, тебя, барана, в дело вводить хочу, а у тебя на роже — ноль понимания!
У него, может, и ноль понимания… У него, может, мир порван на части, но кого это, бл*дь, волнует?
— Машину где поцарапал? Думал, я не замечу?
На самом деле, ему без разницы: заметит, нет… Тоже, бл*дь, проблема!
— Ну, конечно, для тебя же это ерунда! Тебе же на все положить! Чужими руками жар загребать любишь, а заработал бы… Вместо того, чтобы ночами шарахаться не пойми с кем и где! Жизнь прожигаешь!
Облик аморале. Слышал же от отца миллион раз.
Тоска, бл*дь, несусветная!
— Все! Хватит! Сдай сегодня ключи от машины. Точнее, от всех трех!
— Серьезно, бать? — вяло зашевелился Град. — Что за тупые воспитательные приемы?
Хотел добавить, что опустился отец со своими жалкими наездами, но все же не стал, осознавая, ниже плинтуса из них двоих — только он.
— Ты же, баран, сам себе яму роешь, ты это, мать твою, понимаешь? Понимаешь???
Грудь Сергея поднималась и опадала в беспокойном ритме, но эмоциональной реакции на благой гнев отца все равно не возникло.
— Видимо, я не мыслю твоими мерками, чтобы это понимать. Отдам ключи утром, сейчас съездить кое-куда надо.
— Опять? Я не разрешаю.
— Ну, и как ты меня остановишь, пап? — поинтересовался со скупой интонацией в севшем голосе.
Учащенное сердцебиение и повышенная температура настолько достали, что у Карпа рискнул закинуться какими-то седативными. Тот уверил, что "транки" абсолютно безопасные, достались ему от отца. А Градскому просто хотелось хоть на день "уйти в закат". Перевести дыхание, без разъедающих нутро чувств.
