Оглядываясь, не скрывает недовольства.
— Рома тоже остается на обед? — с радостным возбуждением суетится Момо.
— Нет, — резко отсекаю я. Но быстро смягчаю голос ради подруги. — Рома не любит японскую кухню.
— А кар-тош-ку? Любишь?
Скрипя зубами, натыкаюсь на тяжелый взгляд Саульского.
— Кар-тош-ку — за милую душу.
В поисках хоть какого-то баланса, демонстративно поворачиваюсь к нему спиной. Раздраженно извлекаю из папки документы и растерянно замедляюсь. Ослабевшими пальцами неловко открываю паспорт. Саульская Юлия Владимировна.
Черт возьми…
Однако свидетельство о рождении Саульского Богдана Романовича взвинчивает все во мне в разы сильнее.
Откуда?
Имя, дата и место рождения — все сходится.
— Откуда? — оборачиваясь, едва слышно спрашиваю я.
Взглядом прожигаю.
Его способы урегулирования проблем ужасно злят. Не вышло договориться, пошел и взял желаемое силой.
— Откуда, Рома?
— Юлька, — покровительственным тоном отзывается он. — Не только ты умеешь договариваться с Макаром. Кроме того, он был мне должен. Ты просила его не трогать? Я тебя услышал.
— Прекрасно, — цежу сквозь зубы. — Момо, угости, пожалуйста, Рому чаем. Я оденусь и вернусь.
Не успеваю я облачиться в легкий домашний костюм, как в дверь снова звонят.
И это снова не Рита. Смиренно пропускаю в прихожую обеспокоенного Макара.
— Привет. Как вы? — выпаливает скороговоркой. — Я тут это… Сауль…
— Я в курсе. Он здесь.
— Чё, правда?
Мы оба умолкаем, так как из кухни выступает сам Саульский.
— Хм, Макар, — склоняя голову, он умышленно выдерживает паузу. — Не стоит от меня же мою жену защищать.
— Я вообще так… В гости, на чай зашел. Сейчас Полина спустится.
— Полина — девушка Чар… Макара, — поясняю я, чтобы хоть как-то притушить напряжение. — Та самая, которая живет в этом доме. Выше на два этажа.
Вместе с Полиной появляется и Рита. Они обе влетают в квартиру, привнося в подавляющую тишину много шума.
— Ой! — вскрикивает Савельева. — Прости. Я громко, да? Богданчик спит?
— Все нормально. Проходите уже. В кухню.
Пока рассаживаемся, я на Саульского стараюсь не смотреть.
— А давайте чуть вина? — предлагает неугомонная Ритка. — К суши.
Сама же лезет в шкафчик. Макар помогает ей открыть белое сухое. Полина суетится с бокалами. Момо — с закуской. Только мы с Ромой без дела сидим.
Чувствую, что смотрит неотрывно. И никак не могу справиться с вызванным таким пристальным вниманием волнением.
— Нет, я не буду… — отказываюсь принимать от Риты наполненный бокал. — Мне нельзя.
Как я ни стараюсь, щеки обжигает смущением.
— Так чуток. М?
— Нет, я же сказала.
— Для тебя! — бросается на выручку со своим чаем Момо.
Удивительно, но в тот момент только он в меня и лезет. Ни о какой еде не может быть и речи, хотя с утра ничего нормального не ела.
Случается так, что в душе какая-то приятная пустота разливается, а бывает — тревога, легкое нервное возбуждение. У меня сейчас совсем разболтанное состояние, граничащее с откровенной паникой.
Что все это значит? Зачем он это делает? Зачем ему Богдан?
— Часто вы так собираетесь? — глухо спрашивает Саульский, выказывая явно не праздное любопытство.
Не знаю, что мешает ему, но он, подобно мне, ни к еде, ни к алкоголю не прикасается.
— Ну, Юля всего ничего в городе. Месяц, да? — отвечает Полина. — Наверное, раза четыре, может, пять, собирались.
— Ее невозможно куда-либо вытащить! — восклицает Рита. — Так что я часто захожу.
— У нас чудесный большой лод-жия! Юлѝ, киддо и Момо нравится!
— Я не сомневаюсь, но это не совсем то. Ну, скажи, Полин?
— Конечно, не то…
— Момо сделать красивый сад!
— Красивый…
А потом в шум голосов прорывается громкий плач Богдана, и все разом смолкают. Напряжение ощутимо и необратимо сгущается. Никто не способен предположить, что последует дальше.
Наши с Саульским взгляды пересекаются. Я краснею — отчаянно и густо.
— Простите, — медленно, чтобы сохранить равновесие, поднимаюсь. — Я должна… — указываю на дверь и, склонив голову, быстро выхожу.
Глава 50
На алтарь тебе я положу
Свою искалеченную душу.
© М. Круг «Исповедь»
Сауль
С этим криком у меня в душе такие эмоции поднимаются, коих там не рождалось никогда. Сложно понять, что это и откуда. Объятое пламенем сердце останавливается и по всему периметру грудной клетки огнем растекается. По спине и плечам же сумасшедшим контрастом озноб несется. Задеревеневшие мышцы наливаются слабостью.
Даю себе немного времени, прежде чем пойти за Юлей, хотя, понятное дело, все собравшиеся только этого от меня и ждут.
К чему я готовлюсь?
Я не знаю, какими будут мои ощущения там, в комнате. И это меня… настораживает.
— Момо, я же хотела тебе показать своих рыбок, — импровизирует девчонка Макара. — Пойдем сейчас! Все пойдемте! У меня еще вкусный ликер есть. Итальянский…
Постепенно их голоса отдаляются и после громкого хлопка входной двери стихают совсем.
А я все еще остаюсь на месте.
Наконец мне удается сделать полноценный вдох и наполнить легкие кислородом. Следом включается сердце. И сходу набирает сумасшедшие обороты. Отстраненно пропускаю через осознание то, как оно выбивает мне ребра, и поднимаюсь. Из-за гула в голове шагов своих не слышу. Пространство вокруг вращается. Но я просто иду, используя привычные навыки. Сначала по наитию двигаюсь. Потом уже на звук детского голоса.
Дверь в спальню приоткрыта. Остается лишь толкнуть ладонью и войти. Тормознув, с трудом перевожу дыхание. И толкаю.
Стоящая ко мне спиной Юля выразительно напрягается. Не оборачивается, чтобы взглянуть, кто вошел. Она знает.
Я совершаю еще несколько шагов. И вижу своего сына.
«Юля… Это надо исправить…»
«За одно это предположение тебя ненавижу! Никогда не прощу этих слов! Никогда!»
Я сам себе не прощаю. Я сам себя ненавижу. Много за что. И все связанно с Юлей.
Мой сын. Мой сын. Мой сын.
Наш.
Я был один. Потом у меня была Юля. Год у меня не было никого и ничего. В душе лишь кровавая рана оставалась. А сейчас… Нас трое.
Ощущения с ног сшибают.
Если можно повторно умирать, то со мной в тот миг происходит именно это.
Он меньше, чем я себе представлял. Хотя, безусловно, я в принципе не знаю, как должен выглядеть пятимесячный ребенок. Кроме того, он издает странные звуки. Они качают воздух и вибрациями оседают у меня в груди.
Не знаю… Не знаю, смогу ли я к нему когда-нибудь прикоснуться. После того, как неосторожно я обращался с Юлей, есть опаска, что я вновь сделаю все неправильно. Но быть оторванным от них я уже никогда не смогу.
Юля, очевидно, заканчивает переодевать ребенка и, взяв его на руки, прижимает к груди.
— Ты не мог бы выйти? — ее голос звучит резко. — Мне нужно покормить Богдана. Потом, если захочешь, конечно, я тебя позову, и ты сможешь с ним познакомиться… Сейчас он голоден и будет капризничать.
Мелкий, будто разобрав, что речь о нем идет, решается поддержать предложение ревом. Но будь я трижды проклят, не могу не воспользоваться.
— Корми.
Юля с шумом выдыхает.
— Ты же не думаешь, что я стану делать это при тебе?
— Ты же не думаешь, что я собираюсь выходить? — парирую, внимательно наблюдая за ее реакцией. — Из упрямства оставишь его голодным? А я уж было решил, что ты выросла, мурка, — выдыхаю вовсе не терпеливым тоном. Дожимаю взглядом. — Ты же понимаешь, Юля, что стыд в нашем случае ни хрена неуместен. Не помню, чтобы ты прежде выказывала подобное смущение. Даже в первую ночь.
— Рома…
— Юля.
— Не может всегда быть только так, как хочешь ты!
Я из последних сил глушу вспыхивающие, как сухой хворост, эмоции. Некоторое время молчу, чтобы дать и Юле успокоиться.
