— Я знаю. Поверь мне, принцесса, я это год назад понял. Но сейчас ты идешь против нас троих. Так делают трусы, Юля. Будешь дальше упорствовать? Вперед, — развожу руками. — Только я тебе помогать не собираюсь, — вновь делаю небольшую паузу. — Понимаешь же, что все равно вместе будем. Вижу, что понимаешь. Хочешь, чтобы я штурмом брал? Возьму.
— Иди ты к черту, Рома!
— Там я уже был. И даже дальше.
— Ничего не получится!
— Надо, чтоб получилось!
Ребенок… Богдан, да. Он начинает плакать громче. А Юля трясет его с таким видом, будто это должно помочь ему чувствовать себя лучше.
— Что ты делаешь?
— В смысле?
— Зачем ты трясешь его?
— Не трясу, а качаю.
— Перестань так делать.
— Ты не можешь указывать мне еще и в этом! О детях ты ничего не знаешь.
— Знаю достаточно, чтобы понимать, что он голоден. Покорми его уже. Юля!
Она шумно выдыхает. Отворачивается. И, наконец, сдается. Садится с Богданом в кресло и, не отрывая от него взгляда, принимается медленно расстегивать мелкие пуговицы кофты. Оттягивает лифчик вниз и… меня кроет. Ничего не могу с собой поделать, огненной вспышкой внутри меня поднимается возбуждение. Просто от вида ее обнаженной груди.
Потом уже, спустя первые тяжелые секунды, примешиваются совершенно другие чувства.
Это мой ребенок.
Наш.
Наблюдая за тем, как Юля прикладывает его к груди, внешне стараюсь сохранять хладнокровие. Получается, откровенно говоря, хреново.
На пике эмоций, когда приходит понимание, что никак не справлюсь, я просто отворачиваюсь и выхожу на лоджию. Выкуриваю три сигареты, одну за другой. Без каких-либо перерывов. Легкие забивает нехило, так что снова травиться нескоро захочется. Все пытаюсь усмирить развернувшуюся в груди бурю. Но чувствую, что обвал неизбежен. Откровенно на куски рвет.
Когда же все, в конце концов, устаканится? Каков порядок?
Долго стою. Уже бесцельно. Смотрю на развернувшийся массив.
Дышу. Дышу. Дышу.
Жарко сегодня. Душно. В глазах жжет. От жары ли…
В спальне тихо. Юля стоит возле детской кроватки. Я выпускаю эмоции так, как умею. Подхожу и обнимаю ее со спины.
Готов к тому, что оттолкнет. Но она не отталкивает.
— Богдан не любит спать один, — проговаривает тихо. — Я пытаюсь приучить его к кроватке. Стою вот так и держу его за руку. Правда… — последний раз мазнув по крохотному кулачку сына большим пальцем, отнимает руку. С шумом взволнованно переводит дыхание. — Ночью быстро сдаюсь и просто забираю его к себе. Это плохо. Но иначе мы бы оба не высыпались.
Стараюсь действовать осторожно, когда разворачиваю Юлю к себе. Нахожу глаза. Долго смотрю. Все чувства свои в нее перекачиваю. Не может она не понимать. Вижу, что понимает. Дрожит, но взгляд не уводит.
— Моя мать умерла в родах, — рублю сиплым шепотом.
Я себя переламываю. Для меня эта фраза все объясняет. В ней все причины, ответы и чувства. На большее я, вероятно, попросту не способен. И без того разбросало. На куски перед ней.
Глава 51
Не задувай мою свечу,
Не закрывай для сердца двери.
© INDI «Холодный дождь»
Юля
Планета словно взбесилась. В нашем родном Владивостоке третий день идет дождь. Слезы с неба капают? С грустной улыбкой крепче вцепляюсь в металлическую балюстраду лоджии и поднимаю взгляд к небу. Сейчас, когда я сама родитель, я немного иначе смотрю на поступки, которые совершала необдуманно. Иначе понимаю папины реакции. Он сказал, что всегда рядом будет. Я это чувствую и надеюсь, что ему за меня не стыдно.
Как бы там ни было, родовую связь невозможно разорвать. У Саульского с Богданом она тоже есть. Отрицать бессмысленно. Он приезжает не только ко мне. Все еще не берет его на руки. Но внимательно и подолгу за ним наблюдает. Рассматривает каждую черточку, считывает эмоции и реагирует на звуки. Когда что-то не понимает, у меня спрашивает.
Вчера я сказала Роме, что хочу, как все, гулять с коляской. Мне плевать на его работу. Я решила, что мы пойдем в парк днем. Пусть подстраивается. Хоть несколько раз, а там сместим на вечер.
— И что теперь? — вопрос озвучивает Ритка.
Но ответа ждут все трое: она, Момо и Полина. Я перехватываю Богдана удобнее и опускаю его в стул для кормления.
— Вы каждый день у меня завтракать собираетесь? — смотрю на девчонок так, словно не улавливаю сути происходящего.
— Отвечай на вопрос! Что ты планируешь делать?
— А что? Ничего.
— Он же тебя в покое не оставит, — выпаливает Савельева все так же взволнованно. — Ты это понимаешь?
— Понимаю, конечно.
— Облегчать ему задачу не собираешься? — подключается Полинка.
Она среди нас самая старшая. Немногословная и аккуратная в выражениях. О себе мало рассказывает, но мы знаем, что до Макара у нее были долгие токсичные отношения.
— Не-а, — мотаю головой.
Богдан абсолютно не настроен на кабачковое пюре. Морщится и фыркает, обплёвывая мне лицо и футболку.
— Бодя, — хохочу, утираясь заранее приготовленным полотенцем. — Да, мне тоже кажется, что это пюре — гадость редкостная, но тетя педиатр сказала, что нам пора. Пожалуйста… Одну ложечку, малыш…
— Хороля! С Саульским так нельзя.
— Ну что ты орешь, мышь?! — подражая Момо, прицокиваю языком. — Ты сейчас о котором Саульском? Бодя, это не о тебе, м? Как думаешь?
— Хороля… Мне страшно представить, что начнется, — переходит Ритка на нытье. — Я тебя уже однажды теряла. До сих пор кошмары снятся. Ты мне годом жизни обязана!
— Я все верну.
— Ага, если успеешь.
— Да ничего он мне не сделает, Рит. И раньше бы не сделал. В тот день, год назад, все сложилось неправильно, — опуская взгляд, рвано вздыхаю. — Думаю, постепенно у нас бы все наладилось. А так… — повторно вздыхаю. — Из-за меня пострадало много невинных людей.
— Но и ты пострадала!
— Саульский тоже! — восклицаю с интонациями, но достаточно приглушенно, чтобы не испугать сына. — Ты же его не знаешь, пойми… Никто не знает. Как я.
Савельева, закатывая глаза, нетерпимо качает головой. Шумно выдохнув, выскакивает из-за стола и принимается мерить кухню суматошными шагами.
— И что же, ты собираешься ему все простить?
— Я пытаюсь заново научиться принимать его таким, каков он есть. Ради Богдана.
— Ну-ну…
Вытирая с лица новую порцию пюре, принимаю поражение.
— Почему ты такой упрямый, сынок? Что мне с тобой делать? — на глазах слезы выступают. Полина тут же бросается меня, горемычную, обнимать. — Ничего у меня нормально не получается, — растягиваю минутку своей слабости.
— Все у тебя отлично получается. Завтра попробуешь еще. Не всем детям с первого раза заходит прикорм.
— Думаешь?
— Знаю, — улыбается Полинка. — У меня же четверо племянников.
Своевременно реагирует и японская подруга:
— Момо забрать киддо переодеть, — вынимает малыша из стула.
— Да… Спасибо, милая.
Рита тем временем собирает грязную посуду и тщательно протирает все ближайшие поверхности. Это, вероятно, помогает ей успокоиться. Вернувшись к нам за стол, она обнимает меня с другой стороны.
— По крайней мере, сейчас Саульский под вас подстраивается, — замечает одобрительно. — С его стороны, это уже много.
— Не думаю, что это надолго, — искренне смеюсь. — Поэтому я собираюсь выжать по максимуму.
— Не страшно тебе?
— До ужаса, — выговариваю с придыханием.
— Зачем же?..
— Я не умею его не любить, — прикрывая глаза, мотаю головой. — Не умею, девочки. И никогда не научусь, — признав это вслух, чувствую, как на душе ощутимо легче становится. — Я вам всего объяснить не в силах. Слов таких не найду. Только… Я же видела, как Рома впервые посмотрел на Богдана. Это… У вас пока своих детей нет, вы не поймете. Он его в одну секунду принял. В одну секунду!
* * *
Саульский оправдывает ожидания. Появляется в обед, ровно к назначенному часу. Собранный и молчаливый, как и все последние дни.
