— Да так, разные слухи.
— А, пусть говорят! — отмахнулась Сезо. — Мы втроем не стоим ее одной. Я знаю многих наших любовников, которые и думать о нас позабудут, если только Кризи решится переехать из своего квартала в Брушиен.
— Ну уж, будто бы!
— Можешь мне поверить. Ради нее я сама готова на любые глупости. Здесь никто не сравним с нею красотою.
Наконец девушки подошли к Керамику. Это была огромная белая стена, испещренная черными надписями. Когда кто-нибудь хотел встретиться с куртизанкою, ему нужно было всего лишь написать на стене ее и свое имена, а также цену, которую он был готов уплатить за свидание; если то и другое устраивало красавицу, она становилась у стены, ожидая предполагаемого любовника.
— Взгляни только, Сезо! — со смехом вымолвила Трифера. — Это что за шутник такое измыслил?
И они прочитали три слова, написанные большими буквами:
БАКИС
БЕРСИТ
2 ОБОЛА
— Никому не дозволено так насмехаться над женщинами! — проворчала Трифера. — Будь я римарком, привлекла бы негодяя к ответственности!
Чуть поодаль Сезо остановилась пред другой, более заманчивой надписью:
СЕЗО ИЗ КИИДА
ТИМОН, СЫН ЛИЗИАСА
1 МИН
Она слегка побледнела, потом сказала:
— Я остаюсь.
И прислонилась к стене, стараясь не замечать завистливых взоров проходивших мимо куртизанок, на которых нынче не было спроса.
Музарион тоже нашла заманчивое предложение — пожалуй, даже очень заманчивое.
Трифера вернулась на дамбу одна.
Время шло, толпа постепенно редела. Однако три женщины продолжали петь и играть на флейтах.
Увидев какого-то незнакомца, брюшко и одеяние которого показались ей забавными, Трифера фамильярно похлопала его по плечу:
— Эй, папаша, бьюсь об заклад, что ты не александриец!
— В самом деле, малютка, — ответил мужчина, — ты угадала. Как видишь, я поражен вашим городом и его обитателями.
— Ты из Бубаста?
— Нет, из Кабаза. Я прибыл сюда торговать зерном и надеюсь уехать завтра, увезя с собою самое малое пятьдесят два мина. Благодарение богам, год был урожайный!
Мимолетный интерес Триферы к незнакомцу внезапно возрос.
— Дитя мое, — между тем начал он застенчиво, — ты можешь оказать мне огромную услугу! Моей жене и трем дочерям было бы очень интересно узнать, каких знаменитостей встречал я в Александрии. Ты, должно быть, знаешь хоть кого-нибудь?
— Да, кое-кого, пожалуй! — усмехнулась Трифера.
— Хорошо. Сделай милость, если кто-то из них пройдет мимо, скажи мне. Здесь столько богатых, важных особ... наверняка я видел умнейших философов и именитых граждан — да вот беда, никого не знаю по именам.
— Я окажу тебе эту услугу. Кстати — вот Нократес.
— Кто же он, этот Нократес?
— Философ.
— А что он проповедует?
— Что нужно молчать.
— Клянусь Зевсом, это учение вовсе не требует гениальности и совсем мне не по нраву.
— А это Фразилас.
— Кто он?
— Да так, просто глупец.
— Зачем же ты говоришь о нем?
— Затем, что другие считают его великим.
— Почему?!
— Он обо всем судит с улыбкою — это подкупает слушателей, а еще выдает прописные истины за откровения. С приправою из улыбки люди готовы переварить любую чушь!
— Как-то все это слишком сложно... К тому же у этого Фразиласа физиономия лицемера.
— Ну, взгляни сюда. Это Филодем.
— Тоже «мудрец»?
— Нет, латинянин, поэт, пишущий на греческом.
— Ох, малютка, это же враг, я не желаю его видеть!
В это мгновение толпа взволновалась, и по ней пробежал шепот, подобный рокоту волн:
— Деметриос, Деметриос...
Трифера проворно вскочила на каменную тумбу и наклонилась к торговцу:
— Деметриос? Да, это Деметриос! Ты, кажется, мечтал повидать какую-нибудь знаменитость?
— Деметриос?.. Любовник царицы?! Возможно ль!
— Да, тебе повезло. Он редко появляется на людях. Это его первый приход на дамбу с тех пор, как я живу в Александрии.
— Где же он?
— Тот, кто склонился над парапетом и глядит на порт.
— Там двое!
— Он в голубом.
— Я никак не могу его разглядеть, он стоит спиной! — в отчаянии твердил торговец, но Трифера его не слушала.
— Он скульптор. Царица позировала ему, когда он ваял статую Афродиты для Храма.
— Говорят, что он любовник царицы, что именно он настоящий правитель Египта.
— Он красив, как Аполлон, — томно простонала Трифера.
— Ага, он поворачивается! Какая удача, что я пришел сюда! Теперь будет о чем рассказать дома. У нас о нем какие только слухи ни ходят! Говорят, пред ним ни одна женщина не может устоять. У него, наверное, было множество любовных похождений? Интересно, царица ревнует? Или она ни о чем не знает?
— Она знает о них так же подробно, как и все. Но слишком любит его, чтобы придавать этому значение. Она боится его потерять, боится, как бы он не вернулся в Родес, к своему зятю Ферекратесу. Деметриос столь же могуществен, как и царица, но захотела его именно она.
— По его виду не скажешь, что он слишком счастлив. Почему он так печален? Будь я на его месте, я был бы счастливейшим из смертных. Вот бы оказаться вместо него во дворце хоть на одну ночку...
Солнце уже скрылось за горизонтом, но женщины без устали рассматривали человека, который был предметом их тайных вздохов. Что же касается самого Деметриоса, то, казалось, он и не подозревал об оживлении, которое вызвал в толпе, а стоял задумчиво, облокотясь на парапет и наслаждаясь звуками флейт.
Певицы еще раз собрали деньги, затем закинули флейты за спину и направились к городу.
Ночь приближалась, и женщины небольшими группами возвращались в Александрию. За ними плелись мужчины, однако красавицы смотрели только на Деметриоса. Последняя из миновавших его женщин со смехом бросила ему желтый цветок. Набережная опустела, и ее окутала тишина.
На площади, покинутой толпой, остался один Деметриос и долго еще стоял, опираясь о парапет. Он слушал шум моря, хлопанье парусов и шепот ветра среди звезд. Над городом висело облачко, загораживая от людей луну, но вся дамба была залита мягким светом.
Молодой человек рассеянно огляделся. Туники девушек, что играли на флейтах, оставили в пыли длинный след. Он воскресил в памяти их лица: старшая показалась ему довольно хорошенькой, а вот в самой юной не было никакого очарования. Все уродливое заставляло его страдать — вот почему он тотчас же выкинул флейтисток из головы.
У ног что-то блеснуло. Он наклонился и поднял табличку для записей из слоновой кости с привязанной к ней серебряной палочкой для письма — стилем. Воск на табличке почти стерся, так что последние слова были нацарапаны прямо на кости.
