ЧАШКА ЧАЯ
— …Вы хотите, чтобы мы сделали это втроем?
Она вздрагивает так, словно я дала ей пощечину. Словно сказала что-то страшное и непозволительное. А ведь я только пришла ей на помощь — произнеся за нее те слова, которые она сама никак не могла произнести, потому что они треугольно и квадратно застревали у нее в горле, царапая ткань острыми железными краями. Потому что она стесняется этих слов — которые мне даются так же легко, как «добрый вечер».
— Ну да, Аня, да — примерно так. Может быть, еще чаю?
Мне надоел ее чай — и надоело ходить вокруг да около. По ее напряженному взгляду видно, как ей хочется, чтобы я сказала «да», как ей хочется выдохнуть облегченно и поспешно вскочить из-за стола и начать суетиться. Она готова сделать все, что угодно, — лишь бы не сидеть напротив меня в зависшей тишине, лишь бы прервать на мгновение многопаузный разговор, дающийся ей с таким трудом.
Можно подумать, что мне комфортно. Они меня пригласили, а не я их — и вот теперь все мы оказались в какой-то идиотской ситуации.
— Вы хотите, чтобы мы сделали это втроем? — повторяю я, и мне кажется, что она краснеет под одеждой, как нить накаливания, и вот-вот сейчас перегорит, превратится в жирный неухоженный столб пепла, полностью повторяющий не слишком изящные контуры того, что еще не сгорело пока. — Что ж, это было бы интересно…
Она словно не слышит меня, снова бормочет что-то про чай, который вот-вот закипит, — и пулей, если бывают такие вот достаточно бесформенные неуклюжие пули, выскакивает из кухни. И я недоуменно спрашиваю себя, кто тут кого совращает — я их или все-таки они меня?..
Я жутко удивилась, когда сегодня днем он предложил мне поехать к нему и попить чаю. За тот год, что я работаю на этой киностудии, я сталкивалась с ним достаточно часто — раз в неделю минимум. Но дальше «здравствуйте» и «до свидания» у меня с ним дело никогда не шло. Да и куда оно, собственно, могло идти с этим серым бесцветным мужчиной лет сорока пяти, невысоким, худым, невыразительным? И что самое главное для меня — совершенно несексуальным.
Мне семнадцать лет. У меня куча любовников, которых я меняю легко и часто — максимум после двух встреч, а то и после одной. Мне нужны ощущения, а не чувства и привязанности. Я молодая, говорят, что красивая, и на меня обращает внимание такое количество мужчин, что я не могу тратить свое драгоценное время на кого-то одного. Вот только сегодня, когда ехала на работу, привязался один кавказец — хорошо одетый, приятный внешне, так резко контрастирующий со мной, белокожей блондинкой. И я пококетничала с ним, но телефон свой, естественно, не дала — а его номер взяла, навязал-таки. И кто знает, — может быть, я ему позвоню, завтра, например. А может, и не позвоню.
Я точно знаю, что на пути домой с работы мужчины будут смотреть на меня и на улице, и в троллейбусе, и в вагоне метро. И из десятка желающих познакомиться один-двое подойдут обязательно. Потому что я ярко накрашена, потому что плотно обтягивающая одежда подчеркивает мою высокую грудь, ненавидящую бюстгальтеры, и упругую попку, не признающую трусиков. Потому что я все время играю. И исполняемая мной роль — красивой, но глупой девицы, доверчивой и восторженной, которую так легко можно соблазнить, — нравится практически всем.
Мужчины на работе это тоже подтверждают. И совсем молодые, которых я не люблю, и зрелые, лет тридцати — тридцати пяти, которым я отдаю предпочтение, и даже порочные старики — все они пытаются со мной заговорить, куда-нибудь пригласить, хотя бы просто до меня дотронуться. И мне это жутко приятно. Потому что их желание для меня есть высшая оценка собственной внешности.
Но вот от него я этого никак не ждала. Прежде всего именно потому, что он бесцветен и сер и в нем нет никакой порочности, никакой стыдности, которая меня так возбуждает. Есть тут один старикан, любит погладить меня по руке своей дрожащей пигментной лапкой, любит ущипнуть за попку — вот это по-настоящему стыдно, я бы ему отдалась, может, если бы были у него силы. А этот…
Даже не могу представить, как он занимается сексом. Я бы скорее сказала, что он вообще этого не делает. То есть жена у него есть, я ее видела как-то — она тоже с кино связана, тоже у нас иногда бывает. Его возраста, неухоженная, и неопрятная, и расплывшаяся — этакая свободная художница, всем своим видом показывающая, что на условности типа маникюра и мытья головы ей плевать. И сексуальности в ней столько же, сколько в нем, — ноль целых ноль десятых, короче.
И тут вдруг это предложение поехать к нему и попить чаю. Час дня, всю свою работу я сделала и уже собиралась домой, и тут он.
Он робко так это предложил — но стараясь при этом сделать вид, что фраза для него естественная и привычная. И мне вдруг стало интересно, как это будет происходить, как он будет ко мне приставать, как будет реагировать на мои двусмысленные кокетливые фразы, на мой коронный удивленный взгляд широко распахнутыми глазами, на мое случайное как бы поддергивание юбки, открывающей развратно-черные резинки чулок, на то, как я принимаю соблазнительные позы.
Мне стало интересно, и я посмотрела на него, как смотрит трепещущая жертва на приглашающего ее в гости донжуана. И выдохнула тихо:
— Я согласна…
Когда он позвонил в дверь, мне показалось, что я чего-то не понимаю. Всю дорогу в метро — естественно, мы ехали в метро, додуматься взять такси ему было не по силам, но я простила — он хранил смущенное молчание. Явно не зная, о чем со мной говорить, — а может, до сих пор не веря, что я дала согласие, а может, уже испугавшись собственной смелости. И всю дорогу — к счастью, недолгую — я думала, как он сейчас первым войдет в подъезд, попросив меня подняться минут через пять, чтобы никто, не дай Бог, не заметил нас вместе.
Это мне было знакомо, я уже играла такие роли — и потому улыбалась про себя, представляя, как пугливо он будет прислушиваться к шагам за дверью. А когда мы вместе зашли в старый дом в районе Арбата, вместе поднялись пешком на третий этаж и он нажал на кнопку звонка, моя внутренняя улыбка осыпалась как штукатурка со стен этого подъезда.
Она, кажется, не рассчитывала увидеть меня. Нерешительно посторонилась, пропуская нас в узкую прихожую, и тут же ушла на кухню — и он поспешно последовал за ней. А я осталась одна, недоумевая, что крылось за этим приглашением. Того, что она дома, я никак не ожидала — равно как и того, что для него это не сюрприз. Или он думает, что мне и вправду хочется пить с ними чай, с этой тоскливой на вид, тусклой, неинтересной мне семейной парой?
Из кухни доносились приглушенные голоса. Выясняют отношения, что ли?
Я поправила косметику и потом только огляделась. Квартира неплохая, но уж больно запущенная, под стать хозяевам. Поцарапанный скрипучий паркет, выцветшие обои с жирными пятнами, дряхлая мебель, мечтающая об огне крематория.
Я повернулась на звук шагов и увидела ее, приближающуюся ко мне, излучающую радость и тепло. Словно она только что увидела меня, словно не она несколько минут назад холодно впустила меня в квартиру. Что ж, мы ведь работаем в кино — первый дубль оказался неудачным, вот делаем второй.
— Анечка, я так счастлива, что вы к нам пришли! Пойдемте на кухню, я сделаю чай. Вы ведь с работы, вы ведь, наверное, хотите чаю? Пожалуйста, пойдемте!
Мне семнадцать лет, но я видела немало людей, самых разных — и в самых разных ситуациях. И к тому же я актриса — пусть и не состоявшаяся официально, на сцене, но зато более чем состоявшаяся в жизни. И потому я столь же радостно улыбаюсь ей, этой женщине, вполне годящейся мне в матери, — и иду следом. Не обращая внимания на то, как мимо нас бочком протискивается ее муж — он так хочет остаться незамеченным, что я его не замечаю.
Мы садимся напротив, разделенные накрытым прорезанной в нескольких местах клеенкой столом. Она добро и приветливо смотрит на меня, так паточно — и придвигает ко мне чашку. Я ненавижу чай — тем более такой вот, дешевый, наспех заваренный, теплый. Я истинная леди и предпочитаю шампанское — а не эту плавающую в чашке с отколотым краем мелкую труху. И в полной тишине разглядываю ее вытертый голубой махровой халат, под которым легко угадывается белое рыхлое тело, разглядываю ниспадающие на халат волосы, незнакомые с шампунем и давно не встречавшиеся с парикмахером, разглядываю ненакрашенные неровные ногти. Человек искусства, одно слово.
