Он сел между моих ног, поглаживая себя, виновато улыбаясь, извиняясь за отсутствие эрекции. Я ощутила, как во мне нарастает возмущение — меня хочет столько мужчин, приятных, хорошо одетых, видящих во мне красивую эротичную женщину, а я лежу тут перед этим старым бесполым придурком, бледнотелым и бесплечим, морщинистокожим и неожиданно жирнобоким. У которого вдобавок ничего не стоит. Мне захотелось встать и уйти — но я не привыкла так поступать, мне надо было довести дело до конца. Хоть до какого-нибудь.
А к тому же мне все еще было любопытно. И еще я понимала, что он стесняется ее. И я призывно улыбнулась ему, пошире разводя ножки, притягивая тем, что находится между ними, его взгляд. И шепнула хрипло:
— Я так вас хочу…
Он вошел в меня наконец. Долго дергал там себя и наконец вошел чем-то полутвердым. И ни с того ни с сего начал играть роль искушенного в сотнях постельных битв донжуана — и двигался медленно и якобы чувственно, прикрыв глаза и притворно постанывая.
Но я видела, как он косится на жену, — и заметила из-под прикрытых век, как он тянет к ней руку, как бы показывая, что они вместе, как бы напоминая, что именно вдвоем они хотели получить удовольствие, приглашая меня. Но она убрала свою руку подальше — и сейчас механически поглаживала ею мое плечо, обозначая участие в процессе.
Я испугалась, что он ослабнет, и решила подыграть. Шептала бессвязные слова страсти, просила не останавливаться, разве что ногтями в спину его не впивалась, опасаясь, что с ним от неожиданности может приключиться инфаркт. Мне хотелось кинуться на нее, преодолеть ее сопротивление и оказаться у нее между ног, подставляя ему попку, — или сесть ей На лицо и потянуться к нему ртом. Пусть это будет по-настоящему ярко и необычно, пусть запомнят этот акт, как запоминают меня все мои любовники.
Но я подавила это желание. Сказав себе, что они ведь неискушенные абсолютно, они, наверное, делали это десять раз за всю свою долгую совместную жизнь, и неизменно в темноте и под одеялом — и откуда им знать, как это должно быть между теми, кто знает, и умеет, и чувствует. Они наивны и невинны — и ни к чему их пугать. К тому же они ведь соблазнители, а я как бы соблазняемая — и ни к чему меняться ролями, когда съемки близятся к концу.
Хорошо, что я ничего не стала предпринимать. Потому что образ донжуана ему оказался не по плечу. Он вдруг задвигался все быстрее и быстрее, подогреваемый мной, задышал часто, и я поняла, что он сейчас кончит — видимо, во время редких совокуплений с женой он так же быстро кончал в нее, через пару минут после старта, и стоит ли удивляться, что секс им приелся?
Мне не нужна была его сперма во мне — и я рывком подалась назад, заставляя его выскользнуть из себя. Он замер недоуменно и неуклюже пополз на коленях к моей соседке. И гордо навис над ней, явно требуя ртом доделать то, что я не доделала другим местом.
Я почувствовала, как она напряглась. И чуть повернула к ней голову, видя, что она растерянна. У них точно никогда не было такого — орального секса в смысле, — а он распалился и об этом забыл. А может, решил, что раз уж они стали такими развратниками, то пусть жена осуществляет то, чего ему так давно хотелось от нее, но что она неизменно отказывалась осуществить.
Я заметила, как она отворачивается. Не сомневаюсь, что, не будь меня, она бы жестко послала его подальше — но при мне не могла. И, видя, что он не уходит, что он не уйдет, пока не получит свое, опасливо открыла рот и потянулась к нему навстречу. Мне показалось, что лицо ее перекосила гримаса брезгливости — она делала это впервые, и ее мутило от того, что она делала.
Я не видела, что происходит — он был слишком мал, ей слишком близко пришлось к нему наклониться, и она закрыла мне обзор. Но по характерным звукам ясно было, что она давится, — для того чтобы сделать мужчине минет, все же требуется хотя бы минимальная подготовка. Идиотская сцена и так лишена была красоты и романтики — но можно было хотя бы попытаться закрыть глаза и представить себе нечто иное. А теперь, когда включили звук, это было уже невозможно.
Она бессильно откинулась наконец — и по его торопливым движениям я поняла, что он дергает себя рукой. Вот это он делал не впервые — потому что уже через минуту застонал комично и тяжело повалился на нее, каменнолицую, недовольную, похоже, разочарованную. И по невидимому экрану побежали короткие титры.
— Иди в душ!
Он подскочил, подброшенный ее командой, съежившись сразу, мелкими быстрыми шажками выходя из спальни.
Я подумала, что она специально отослала его — что ей хотелось сделать это втроем, но потом она засмущалась присутствия мужа и сейчас отправила его в ванную, чтобы остаться наедине со мной. Я нежно погладила ее по щеке, придвигаясь ближе, готовая доиграть свою роль, дать ей возможность целовать меня там, внизу — или самой довести ее до оргазма губами и языком.
Я слишком хорошо о ней думала. Она неуклюже рванулась от меня, и разъехавшиеся полы халата обнажили густо заросший лобок и мучнистые ляжки. А еще через мгновение она уже была у дверей.
— Может быть, вы хотели, чтобы я сделала вам приятно?
Она замерла испуганно, а потом суетливо изобразила подобие улыбки.
— Нет-нет, Анечка, что вы! Все было очень хорошо, спасибо…
И я осталась одна…
Еще минут через десять я, полностью одетая, поправляла косметику в пустом коридоре. Хозяева сидели на кухне, откуда доносились выдающие присутствие людей звуки — стук тонкой водяной струйки о дно раковины, звяканье чашек. Шепота слышно не было — они молчали. Что ж, им было о чем помолчать.
Я нарочито громко кашлянула, привлекая к себе внимание.
— Анечка, хотите чаю? — крикнула она из кухни, не выходя ко мне, вполне очевидно, не желая меня видеть. Стесняясь не меня — но себя, своей убогости, неопытности, зажатости, закомплексованности. Своей несвободы — с которой она прожила всю жизнь и с которой, как ей, наверное, стало сейчас понятно, она и умрет.
— Нет, спасибо, — отозвалась я вежливо, протягивая руку к нехитрому замку. Колеблясь, потому что немного неудобно было вот так уходить и я рассчитывала, что кто-то из них все же выйдет проводить меня. В конце концов, я сыграла свою роль — и их вина в том, что они не смогли сыграть свои, самими же выбранные, под себя написанные.
— Может быть, вы все же не откажетесь от чашечки чаю?
Будь я немного другой, я бы дала ей дельный совет, куда ей деть эту чашечку чаю. Но я вместо ответа тихо повернула замок и вышла, притворив за собой дверь…
Еще через десять минут, входя с жаркой улицы в прохладные своды станции «Арбатская», я уже почти забыла о них. Мне было семнадцать лет, я по-прежнему была молода и сексуальна, и взгляды мужчин, провожавшие мое тело, пока я шла по Арбату, это подтверждали.
Я думала о них эти десять минут пути, об этих жалких серых людях, некрасивых и импотентных, боящихся самих себя, — а потом перестала. Просто потому, что увидела выстроившиеся в ряд телефоны-автоматы и вспомнила, что в сумочке у меня лежит бумажка с номером приятного взрослого кавказца. Который наверняка знает, как надо доставить удовольствие такой красивой женщине, как я. Которому бы я никогда не позвонила — но который нужен мне сейчас как лекарство, призванное укрепить мою веру в красоту и тонкость секса в моем исполнении.
Я только подумала, набирая номер, что мы по-прежнему раз в неделю, а то и чаще, будем сталкиваться с ними на студии — и каждый из нас будет делать вид, что ничего не случилось. И мы будем вежливо здороваться и прощаться, притворяясь, что этим наши отношения и ограничиваются. По крайней мере мне хотелось верить, что хотя бы эту роль они сумеют исполнить.
А потом жетон провалился внутрь, и я услышала мужской голос с акцентом.
— Реваз? Это Анна — да, да, та самая. Свободна ли я сегодня? Знаете, в принципе я не встречаюсь с незнакомыми мужчинами… Но для вас я готова сделать исключение. Где мне удобно? На Арбате — хоть сейчас…
