Тишина окутывает нас. Тяжелая и давящая и дискомфортная. В каких только ситуациях я не оказывалась — но вот в такой впервые. И в первый раз чувствую себя неуверенно — просто потому, что не понимаю, зачем я здесь, и как должна себя вести, и что мне делать дальше. Я привыкла играть определенные роли — зависящие от типа и возраста мужчины и обстановки — и знаю, как сыграла бы, окажись мы с ним вдвоем. Но сейчас…
Ей неуютнее, чем мне, и потому она заговаривает первой.
— Вы такая красивая, Аня. Наверное, учитесь во ВГИКе?
Это для меня больной вопрос. Я действительно мечтала поступать во ВГИК, тем более что все окружающие твердят, что я вылитая Мэрилин Монро — в копировании которой я достигла верха совершенства. Я крашусь как она, и прическа такая же, и жесты у меня ее, и выражение лица, и манера говорить и двигаться. Увы, родителям моим, людям занудно правильным, ВГИК показался рассадником порока — в итоге пристроили меня в самый банальный вуз. Хотя я пытаюсь внушить себе, что меня это не беспокоит, — главное, что я уже работаю в кино, пусть пока и не актрисой. Но вопрос о ВГИКе, заданный ею, мне не льстит.
— Нет, к сожалению.
Она замолкает — говорить не о чем. Вижу краем глаза, как она смотрит в потолок — словно надеется, что там внезапно вспыхнут буквы, складывающиеся в очередной вопрос, которым она сможет прервать тишину. Но потолок пуст — и почти чист, если не считать черно-коричневого пятна, выжженного слишком яркой лампочкой без абажура.
— Может, еще чаю?
Она нелепо суетится, достает из холодильника неровно нарезанные куски сыра, извлекает откуда-то поломанное печенье. Меня здесь не ждали, ко мне не были готовы.
— Может, хотите выпить?
Опять киваю. И невольно корчусь, проглотив рюмку какой-то страшного вкуса настойки. Хорошо, что она не видит. А может, специально решила отравить, старая ведьма? Сама-то пьет не поморщившись — одну рюмку, за ней другую, потом третью, словно ищет в этой гадости облегчения. Или решимости?
— Вы очень красивая, Аня, — повторяет она, но в тоне ее слышится что-то новое. — Наверное, у вас много молодых людей?
И тут до меня начинает доходить, зачем я тут. И я небрежно бросаю, что их и вправду много, — и предвижу следующую реплику. Она замирает, будто ей предстоит нырнуть в кипяток, и мнется, и наконец открывает рот. И я хвалю себя, услышав:
— А с семейными парами вы не пробовали это делать?
— Вы хотите, чтобы мы сделали это втроем?
Она снова мнется. Я сказала за нее то, что должна была сказать она — но не решалась и, может, так и не решилась бы. И она бормочет что-то типа того, что все примерно так и есть, и снова предлагает чай. Но я не хочу больше тянуть — я все поняла, и мне интересно, что будет дальше. Групповым сексом я занималась не раз, и было как-то и с мужчиной, и с женщиной одновременно — но вот с семейной парой впервые. И потому я повторяю:
— Вы хотите, чтобы мы сделали это втроем?
И сразу встаю, как только она выдавливает нерешительно после долгой паузы:
— Может быть, пройдем в спальню?
И еле сдерживаюсь, чтобы не заметить язвительно: «Может, лучше сделаем это прямо здесь?..»
— О-о! — с деланной восторженностью произносит он, входя в спальню и видя на узенькой кровати — как они, интересно, помещаются на ней вдвоем? — меня, бесстыдно-голую, откровенно разметавшую упругое тело поверх одеяла. Я в самой соблазнительной позе из всех, которые знаю, но на них, кажется, она не действует. Тем более что он после своего дурацкого «о-о!» тут же испуганно оглядывается на жену.
Я лежала тут одна минут десять. Она привела меня и ушла, и я разделась и легла. Рассматривать особо было нечего — все так же скромненько и убого, как и на кухне и во второй, проходной комнате. Так что я лежала и думала о том, что они, видимо, давно уже решили заманить меня в свою постель. Когда-нибудь, когда подвернется удобный случай. А он вдруг подвернулся сегодня — и потому даже ее муж, пригласивший меня, был к этому не готов. Но решил, видно, что другой оказии может не представиться — а может, рассчитывал на отказ. А она, от которой исходила инициатива — я была уверена, что идея ее, она тут была лидером и вождем, — тем более не ожидала меня увидеть.
Я думала о том, зачем им это надо. Они не были похожи на людей, затаскивающих на супружеское ложе молоденьких девочек, — я стопроцентно была у них первой. Так зачем? Чтобы освежить собственные сексуальные отношения, использовав меня? Или она хочет посмотреть на него с стороны? Или она фригидна и хочет научиться чему-то у такой явно развратной девицы, как я, хочет что-то увидеть, что-то попробовать, чтобы поддержать гаснущий интерес мужа? Или хочет проверить, насколько сильна его тяга к другим женщинам?
Я решила, что первый ответ был самым верным. Им просто стало скучно вдвоем, обыденно, и серо, и неинтересно — и она первая это поняла. Поняла, что дальше будет так же, даже хуже. Поняла, что она стареет и, если не изменить что-то сейчас, потом будет поздно.
И вот она пришла к выводу, что им нужна молоденькая девочка — которая поделится с ними своей молодостью и свежим телом, через которую они заново откроют самих себя, вернут угасшие эмоции и чувства. Девочка уйдет — наверняка осчастливленная вниманием столь взрослых, опытных и богемных людей, — а они останутся. Они новые, помолодевшие, наполнившиеся влечением друг к другу.
Оно показалось мне любопытным, мое открытие. Хотя мне сложно было поверить, что в их постели когда-то происходило то, что происходит в постелях тех мужчин, в которых оказываюсь я. И я была совсем не против их намерения использовать меня — они были не первыми, кому приходила в голову эта идея, но в действительности это я использовала всех. Брала то, что мне надо, и уходила — оставаясь равнодушной и холодной, подходя к сексу как к эксперименту, участвуя в нем телом, но не душой.
А они все не шли, только голоса доносились, ровный такой шепот, — и вот наконец появились. И он издал свой дурацкий возглас — явно искусственный — и замер в дверях. А она обогнула его, и обошла кровать, и легла рядом со мной — все в том же потертом голубом халате, который запахнула еще плотнее. Лишь рыхлая белая нога высунулась, с ногтями цвета слоновой кости, не слышавшими слова «педикюр».
Я протянула к ней руку, коснувшись дряблой груди через одежду, — но она резко отстранилась, едва не свалившись на пол, показывая мне всем своим испуганным видом, что ей это не надо. Идиотизм ситуации, которая вдруг показалось мне понятной и даже забавной, вернулся — и я лежала и наблюдала, как раздевается ее муж. Робко и неловко, отвернувшись от нас и глядя в окно, словно видит там что-то ужасно интересное, — и как бы невзначай снимая с себя на удивление многочисленные предметы одежды. И наконец он заставил себя отвернуться от окна — и, прикрыв рукой что-то незначительное, пошел к постели и лег так, что я оказалась между ними.
Какое-то время мы лежали неподвижно и молча. Я предприняла еще одну попытку сыграть знакомую роль — потянулась сладко всем бесстыдно-голым, сластолюбивым телом, чуть застонав. Но они не среагировали — пугливые, нерешительные, не знающие, что делать дальше, людишки, мнящие себя развратниками. Не скажи я ей на кухне, что все поняла и на все согласна, мы бы так и сидели там. А теперь что — я их насиловать должна, что ли?
Я снова потянулась к ней — и она не отстранилась на сей раз, она просто мягко подтолкнула меня к своему мужу. Мы оказались с ним лицом к лицу — и тут он мне улыбнулся. Робко так и в то же время весело — вот, мол, попали мы, а?
Мне начало все это надоедать. Я решительно протянула руку вниз, отводя его кисть, вцепившуюся в собственное достоинства, которое скорее следовало считать недостатком. И так по-медсестрински начала массировать спящий орган — а потом развела ножки и потянула владельца этого органа на себя. Прозаично и банально — но что делать, если моя тонкая игра оставляла их равнодушными?
