— Мне не о чем с тобой говорить. — она начинает следовать за своим братом.
— Если ты хочешь быть достаточной для него, может, тебе стоит перестать распутничать, как дешевая маленькая шлюха.
Она с визгом останавливается и разворачивается так быстро, что я удивляюсь, как она не падает лицом вниз с такой силой.
Ее щеки краснеют, когда она смотрит на меня, раздувая ноздри. Прежняя Кимберли повернулась бы, вошла в свой дом, ударила кулаком по подушке, а затем посмотрела бы одну из корейских мыльных опер, проклиная мое имя.
На этот раз, однако, она бросается ко мне, пока ее грудь почти не задевает мои скрещенные руки, и указывает на меня пальцем.
— Кем, черт возьми, ты себя возомнил, чтобы так со мной разговаривать?
— Мы действительно идем по этой дороге?
Ее палец, который был направлен на меня, падает. Темно-зеленые глаза расширяются, пока почти не поглощают ее лицо.
Нет, она не красавица. Она чертовски отвратительна.
О. Т. В. Р. А. Т. И. Т. Е. Л. Ь. Н. А.
Произноси это по буквам, пока не выучишь наизусть, гребаная задница.
Спасибо за совет, мозг.
— Пока ты ходила не пойми, где, Кириан находился на грани слез, потому что водитель забрал его из школы. Перестань говорить ему, чтобы он мне не звонил, или тебе не понравится моя реакция.
Ладно, Кириан не находился на грани слез из-за того, что она не забрала его, но он был на грани слез из-за нее, так что это считается.
— Он мой брат.
Она стоит на своем.
— А я говорю тебе, что ты не очень хорошо справляешься с тем, чтобы быть его сестрой, учитывая твои распутные привычки и все такое.
— Ох, да неужели? — она складывает руки на груди, подражая моей позе. — Значит, я должна оставить его с тобой, чтобы он научился твоим мужским похотям?
— Осторожно. Твоя ревность поднимает голову.
— Пошел ты в задницу.
— Это то, что ты хочешь увидеть? Как я трахаюсь с кем-то? Как я засовываю член в рот, киску или задницу другой девушки, пока ты прикусываешь язык, потому что это никогда не будешь ты?
Ее нижняя губа дрожит, но она сжимает ее и говорит спокойным голосом:
— Ты последний человек, которого я когда-либо захотела бы.
Затем поворачивается и шагает к своему дому, юбка задирается на бедрах при каждом резком движении.
Я должен развернуться и перестать смотреть на нее.
Ей лучше сдержать свое слово и никогда не хотеть меня.
Льюис Найт может быть моим злейшим врагом, но Кимберли Рид человек, которого я ненавижу больше всего на этой планете.
Глава 4
Кимберли
Я спускаюсь по лестнице, неся куртку Кира. Не могу поверить, что он почти обманом заставил меня выйти на улицу без куртки.
Этот маленький засранец и его озорство когда-нибудь убьют меня.
В нашей гостиной я помогаю ему надеть куртку и застегнуть молнию.
— Я могу сделать это сам, — ноет он.
— Ага. Например, снять ее на выходе.
Он ухмыляется, затем притворяется надутым.
— Мы опаздываем к Эльзе.
— Да, да, но это не сработает. Стой спокойно.
— Я взрослый мужчина. — он топает ногой.
— Конечно, ты взрослый, Обезьянка.
— Однажды я стану Суперменом, Кимми, и унесу тебя отсюда. Подожди и увидишь.
— Ты сделаешь это, да?
Его глупая одержимость супергероем была бы забавной, если бы Ксандер не был тем, кто подпитывал его. Мне действительно неприятно признавать, что беззаботная личность Ксандера заставила Кира выйти из своей скорлупы и завести друзей в школе.
Если бы он пошел по моим стопам, он стал бы таким же одиночкой, как я, таким же изгоем, как я, никем, как я.
Просто стал бы мной.
И быть мной это последнее, чего бы я пожелала своему младшему брату.
Эльза первой подошла ко мне. Ронан тоже. Я дерьмово отношусь к людям.
Всякий раз, думая об этом, этот туман окутывает мою голову ядовитыми мыслями, будто никто не хотел бы дружить с таким беспорядком, как я.
Что если они подберутся достаточно близко и увидят меня такой, какая я есть на самом деле, и в итоге убегут или, что еще хуже, будут использовать это, мучая меня еще сильнее.
Даже с Эльзой я всегда боюсь, когда она узнает правду обо мне и бросит меня.
Она стала подозрительной во время моих последних визитов, и сказать, что я боюсь этого, стало бы преуменьшением века.
Однако Кир закатит истерику, если не увидит ее и остальных «крутых парней», как он их называет, и я не сильна, когда дело доходит до этих щенячьих глаз и надутых губ.
— Давай, поторопись... — он замолкает на полуслове, его руки безвольно повисают, и я знаю, на кого он смотрит позади меня, не оборачиваясь.
— Куда вы?
В ее низком голосе слышится резкость, как у тех волосатых пауков — или, скорее, змей, резких и непреклонных.
— К Эльзе, — тихо говорит Кириан.
Я с трудом сглатываю, закончив с его курткой, и приглаживаю его волосы.
— Подожди меня у машины.
Он кивает, выглядя счастливым, что выбрался отсюда, но затем останавливается, оборачивается и обнимает меня. Его маленькие ручки крепко обхватывают мою шею, будто он не хочет меня отпускать. Я глажу его шелковистые волосы, прикусывая нижнюю губу, чтобы не разрыдаться.
Ради Кира. Ты делаешь это ради этого маленького человечка с блестящим умом и нежными маленькими ручками.
— Иди, Обезьянка. — я отталкиваю его.
Он отступает и смотрит мне за спину.
— Пока, мам.
А потом выбегает за дверь.
Я поднимаюсь на ноги и медленно поворачиваюсь лицом к женщине, которая родила двоих детей, но у которой нет ни грамма материнского инстинкта.
Она выше меня, с телом модели, которое она поддерживает десятилетиями. Ее мягкие каштановые кудри лежат на плечах. На ней элегантные брюки и кофточка, которую я бы никогда в жизни не смогла надеть.
Джанин Рид известна не только своим великолепным художественным талантом, который, по-видимому, трогает души голыми руками — об этом говорят критики журналов, а не я, — но она также красивая женщина, которой на вид под тридцать, а не чуть за сорок.
У нее высокие скулы и густые брови, которые она передала Кириану. У меня от нее ничего нет. Не ее талант, не ее красота, не ее грация и, конечно же, не ее модельная фигура. Единственное, что нас объединяет, это цвет глаз, но ее глаза больше и ярче, как сверкающее тропическое море.
Я всегда чувствовала себя не в своей тарелке всякий раз, когда мы выходили на публику, и я перестала считать, сколько раз я хотела похоронить себя, когда кто-то спрашивал, была ли я ее дочерью, а она мялась, словно не желая признаваться в том позоре, которым я являюсь.
— Мы не будем долго, — говорю я с вымученной улыбкой.
Удивлена, что она вообще вышла из своей студии. Мы редко видим ее из-за ее предстоящих выставок, а когда видим, то только для того, чтобы она могла выставить нас напоказ для прессы — или выставить Кириана, а не меня.
С этим я надеюсь, что она не выйдет из студии по крайней мере еще неделю.
И да, мама выглядит как модель, когда рисует, в то время как я напоминаю подражателя нищего в мои лучшие дни.
— Остановись. — мои ноги медленно останавливаются. — Повернись.
Ее тон подобен стали, черствый и безжалостный, как у генерала, разговаривающего со своим подчиненным, а не как мать со своей единственной дочерью.
Морщась, я смотрю на нее.
— Сколько ты весишь?
Комок подкатывает к горлу, и я тереблю длинный рукав своего пуловера.
— Шестьдесят три.
— Шестьдесят три? — ее вопрос, хотя и прозвучал тихо, не мог быть более жестоким в моей голове. — Ты все еще на диете?
— Конечно, мама.
— Если бы ты сидела на диете, ты бы уже похудела еще на три килограмма. — она указывает на меня пальцем. — Подойти ко мне.
— Но Кир...
— Пойди. Ко. Мне.
