Курт ненавидел такие сцены.
— Поезжайте, — сказал он, отводя глаза.
Он промерз до последней косточки и не знал, что ему делать дальше. Теперь все зависело от Ренаты. Если она извинится и подробно объяснится, он готов возобновить диалог… Она испортила его свадьбу, одновременно были унижены его родители.
— Секунду! — попросил шофер. — О черт! Такая красивая девушка!
Курт машинально повернул голову. Сердце прыгнуло ему в горло. Он узнал голубой костюм Ренаты. Выскочил из машины, забыв о холоде, со странным ощущением вкуса ржавчины во рту. Через пять минут подъехали Клоппе.
— Эта машина — погибшей? — спросил у Хомера старший полицейский.
Тот горько покачал головой. Кто бы ни был владельцем «Р9», ответственность за случившееся ложится на его плечи. Почему Господь Бог посадил его собственную дочь в этот смертоносный аппарат, который у него не хватило смелости вовремя нейтрализовать?
— Имя жертвы — Рената Клоппе, правильно? — спросил полицейский.
— Нет, — сказал Курт, — Рената Хайнц.
Хомер молча повернулся к нему спиной. Курт заехал домой, чтобы сменить свой нелепый теперь велюровый наряд и плиссированное жабо. Он принял горячий душ, надел халат и надолго сел в кресло, пытаясь понять, как он стал вдовцом через пять минут после свадьбы.
Закончив молитву, он посмотрел на тестя. Клоппе держал за руку свою жену. Время от времени он поднимал глаза на лежавшую на кровати Ренату. Только сейчас Курт заметил на ней светло-розовое платье. Это потрясло его. Банкир принадлежал к другому, нежели он, миру. Однако в этот момент Клоппе не показался ему чужестранцем, а скорее братом, с которым его связывает общее горе. Ему захотелось дать это почувствовать Клоппе, и он тихо прошептал:
— Что мы сделали Господу, что он так жестоко нас наказал?
Не разжимая зубов, Хомер Клоппе едва слышно сказал:
— Оставьте нас в покое.
— Рената была моей женой, — возразил Курт.
— Она была моей дочерью, а не вашей женой. Вам больше нечего здесь делать. Уходите.
И снова рот Курта наполнился этим странным вкусом ржавчины.
* * *
Моше Юдельман только что выдержал бурю. Он стоял у окна и наблюдал, как в золотистом отсвете заката птички перепрыгивали с ветки на ветку.
Он уже забыл, когда в последний раз видел живое дерево… Обнаженный по пояс, с впечатляющей мускулатурой, животной силой, Итало Вольпоне ходил по комнате, растирая себя махровым полотенцем. Каждое его движение приводило в движение бугры мышц.
— Кто просил тебя приезжать? — в десятый раз повторил он. — Кто? Будешь отвечать?
— Никто.
— Ты делаешь глупость за глупостью! Ты позволил похитить мою жену и протянул руку похитителю! Ты, может, думаешь, что я спал и видел, как встречусь с Габелотти?
Юдельман резко отвернулся от созерцаемого пейзажа. Ему вдруг надоело выслушивать грубости Вольпоне.
— Прекрати обвинять других! Ты находишься здесь уже четыре дня! Где результат? У тебя есть номер счета? Нет! А чтобы прикончить двух американских ищеек, необязательно было лететь в Цюрих! Твои парни с тем же успехом могли бы это сделать в Нью-Йорке!
Итало вплотную подошел к нему. Он был бледен от душившей его злобы.
— Если тебе дорога твоя шкура, — прогрохотал он, — никогда больше не разговаривай со мной в таком тоне. Никогда!
Моше пожал плечами.
— Плевал я на свою шкуру. Я хочу спасти твою! Комиссьоне имеет на тебя зуб. Если она сунет свой нос в наше дело, загремим все…
— Тебе хочется, чтобы я сквозь пальцы посмотрел на убийство Дженцо. Тебе понравилось бы, если бы я проглотил наглую выходку Габелотти и сказал ему «спасибо»!
— Есть время делать дело, а есть — сводить счеты. Я любил Дженцо больше, чем ты! Или мы случайно проработали рядом семнадцать лет? Ты знаешь, почему он стал доном? Потому, что он всегда ждал своего часа, чтобы вернуть долг!
Итало мгновенно успокоился. Моше был прав. И эта его правота выводила его из себя.
— Ты — не боевик, Итало, а новый капо нашей «семьи». А капо в первую очередь использует свое серое вещество, а не хватается за пушку.
— Если ты такой умный, — язвительно сказал Итало, — посмотрим, что ты сумеешь сделать.
— Главное — выжить! Я только что прилетел и ничего не знаю, если не считать того, что наши деньги по-прежнему находятся в банке. Что ты сделал с этим банкиром?
— Так… припугнул… Небольшой скандал… Подослал в церковь, где он читал лекцию, чернокожую проститутку…
— Еще…
— Вырвал все зубы…
— Результат?
— Ноль! Он отправил меня пощипать травку.
— Неудачный ты выбрал прием… — мрачно обронил Моше. — Даже если бы ты ему оторвал яйца, он бы не раскололся. Ты думаешь, что воюешь с одним человеком? Ошибаешься! Ты поднял руку на всю Швейцарию! А этих сучьих банкиров еще никто не обламывал.
— И что из этого? — взревел Вольпоне.
Юдельман разочарованно вздохнул и снова повернулся к окну.
— Надо подождать прибытия дона Этторе, — сказал он.
Итало недовольно посмотрел на него.
— Что? Ты ждешь подсказки от этого борова?
— Нет. Я жду, что этот боров прольет слезу. До сегодняшнего дня шевелились одни мы… В случае неудачи ответ держать придется нам. Габелотти сделал бы перед Комиссьоне мину, что дал нам полную свободу, а мы запороли дело. Дав ему возможность посуетиться, мы уравняем шансы.
— Что большего, чем я, он может сделать?
— Боюсь, что ничего. Но сейчас это не так важно. Партию разыграют четверо: Итало Вольпоне, Габелотти, банкир… и фараоны. Первый кон, Малыш, ты проиграл. Второй предоставим Габелотти.
— А чем в это время буду заниматься я? Сидеть сложа руки и считать мух на стекле?
— Ты будешь ровно дышать и дашь ему попыхтеть. Посмотрим, когда он начнет задыхаться…
— А если у него ни черта не выйдет?
— Тогда, Итало, даю слово, я первый санкционирую военные действия против банкира…
* * *
Проплакав несколько часов, Мануэла решила, что оставаться у Клоппе она не сможет. Через два месяца ей исполнится столько же лет, сколько было Ренате.
Она положила руку на живот. Присутствие умершей в доме дало ей лучше почувствовать, насколько дорога ее жизнь, носительницы другой жизни. Все очень просто. Сейчас она отошлет телеграмму Хулио. Всего лишь одно слово: «Возвращайся!»
Она знала, что Хулио бросит все и приедет.
* * *
С самого утра Ландо терпел язвительные уколы Вольпоне. Прибытие в Цюрих Моше Юдельмана явно не принесло ему успокоения. Итало орал во всю глотку:
