Решаю ничего не отрицать. Лучше мне обсудить это с ним, нежели он пойдёт говорить об этом с кем-то другим, например, с Роландом.
— Мои чувства для меня больше ничего не значат, по сравнению с счастьем и светлым будущим Арианы.
Он молчит, обдумывает мои слова, а я подытоживаю:
— Надеюсь, это останется между нами.
— Конечно, красивая, — улыбается, обнимает и целует в висок. — Ты большая молодец, что решилась на материнство и теперь воспитываешь такую прекрасную девочку.
Подойдя к столу, друг отпускает меня, и я подхожу к Ариане, которая измарала полностью брюки Роланда. Хочу забрать её, но она неуверенно прижимается к груди мужчины, изъявив своё нежелание идти со мной. Никогда ранее она не предпочитала кого-то мне. Ни бабушку, ни дедушек. А сейчас, вот уже битый час, она не сходит с рук незнакомого ей ранее мужчины. Неужели, так действуют на ребёнка шары или же это незримая инстинктивная связь с родителем?
— Пусть сидит, — обращается ко мне без эмоций Ханукаев.
— Она тебя всего испачкала.
— Уже ведь испачкала.
— Как вам двоим будет угодно, — улыбаюсь, разведя руками, и сажусь рядом с ними.
Наблюдаю, как он мучается, с трудом собирая салат в чайную ложку.
— Ты можешь дать ей вилку, — подсказываю ему.
— Она не поранится?
Отрицательно качаю головой, вновь умилившись и улыбнувшись его поведению.
— Мама, мне дядя Рон… — запинается, — Рол… — снова запинается.
— Роланд, — помогаю ей.
— У вас такое сложное имя, — смотрит на него неодобрительно. — Почему ваша мама выбрала такое сложное имя?
— Ариана, у него простое имя, стоит только запомнить. Роланд.
— Рональд.
— Почти. Спроси у него, может он разрешит называть его Роли? — шепчу тише, чтобы никто не услышал.
Мужчина бросает на меня резкий взгляд, но не успевает ничего ответить, его опережает Ари:
— Роли, — повторяет она, и тут же лицо мужчины смягчается. — Можно вас так называть?
— Называй, — произносит сухо, но глаза выдают трепет.
Дочь переводит радостное лицо на меня, мол: — смотри, мама, он разрешил.
— А ты еще получишь, Медея, — предупреждает он, и Ариана мгновенно меняется в лице.
— Вы хотите ударить мою маму?
Такая детская чувствительность и непосредственность трогает меня до глубины души, и я с любопытством наблюдаю, как Роланд выкрутится из этой ситуации.
— А ты маму защитишь?
— А зачем вы хотите её ударить? Она у меня самая хорошая.
— Я не хочу бить твою маму.
— Но вы сказали "получишь", — и показывает кулак. — Так бабуля ругается на дедулю.
— Я хотел сказать, что твоя мама тоже получит подарок, как и ты.
— Правда-правда? — она моментально забывает обо всем и снова, улыбаясь до ушей, смотрит на него счастливо.
— Конечно.
Через несколько минут, Крис зовёт её покататься на качелях, и она спрыгивает с колен Роланда и убегает.
— Твоя копия, — заявляет мужчина, посмотрев ей вслед. — То злится, то улыбается.
— Скорее, копия своего отца, — отвечаю не обдумав, а мужчина быстро меняется в лице.
Видно, что напоминание об отце Ари не доставляет ему никакого удовольствия.
Но это правда. Она его копия. Вот он спокоен и учтив, но уже через секунду душит тебя, прижав к стене и извергаясь языками пламени.
— Я пойду, — говорю, улыбнувшись и встаю изо стола. — Присоединюсь к ним.
Подхожу к Крис с детьми и оставшееся время провожу с ними, пока не приходит время со всеми прощаться.
Когда во дворе не остаётся никого из гостей, только помощницы, убирающие стол, я беру дочь на руки и прохожу, наконец, к диванам у камина. Сажусь напротив огня и кладу малышку рядом, положив её голову себе на колени. Она просит рассказать ей сказку и засыпает буквально через пару минут после начала "Золушки".
Наступает тишина. Где-то в стороне ходят две женщины, говорят о чём-то, шумят посудой, но это происходит словно в другом измерении. Во мне — тишина. Я оглядываюсь по сторонам, на миг замираю на входе в лабиринт, освещённом фонарями, и мыслями погружаюсь в её глубь.
Могли бы мы с Роландом подумать, впервые встретившись во взрослой жизни и прорастая презрением к друг другу, что наша встреча перевернёт жизни десятка человек? В том числе, и наши. Могла бы я предположить, что когда-нибудь буду сидеть у него во дворе и обнимать нашу дочь? Нет. Никогда. Все казалось настолько незначительным, случайным, мимолетным.
Так ведь и бывает в жизни — ты придаешь значение незначительным эпизодам и людям, возносишь их на пьедесталы "самых", "лучших", а потом появляются, казалось бы, мимо проходящие человек и история, и все, что было "до", рушится, как карточный дом.
Зачем я здесь, зачем меня бросили обратно назад, вернули к уязвимым чувствам? Какой урок я должна усвоить из всего происходящего?
Мне нужно найти ответы на собственные вопросы, а я разрываюсь между противоречивыми желаниями: хочу улететь и хочу остаться. Хочу обнять его и оттолкнуть. Это невыносимо осознавать, что ненависть, которую ты возводила из года в год в высокую стену между вами, превратилась в пыль, стоило только увидеть его глаза, коснуться кожи. Наперекор здравому смыслу, рассудку, логике, я продолжаю любить и сходить с ума по мужчине, причинившим так много боли.
Возвращаюсь к реальности, когда на мои плечи падает тёплый плед. Обернувшись, вижу Роланда. Протянув ещё одно одеяло для Арианы, он садится на соседний диван, смотрит сначала на меня, а потом на дочь. На губах проскальзывает легкая улыбка, но взгляд противоположен ей.
Поблагодарив за заботу, интересуюсь:
— Когда поедем домой?
— Останемся здесь, раз она уже уснула.
Киваю, тепло улыбнувшись. Эта новость радует. Я счастлива буду провести последний день в этом уединённым месте, подальше от лишних глаз.
— Я бы хотела показать Ариане лабиринт. Позволишь?
— Удивительно, ты умеешь спрашивать разрешение? — интересуется саркастично.
— Чтоб не травмировать психику дочери твоими истериками, я готова даже держать язык за зубами.
— Лучшее, что доводилось слышать моим ушам.
Наступает молчание. И так хочется заполнить его разговором по душам. Поговорить о чём-то, что согреет душу. Но я понимаю, что нужно сообщить ему нечто более важное.
— Хочу поговорить с тобой, — становлюсь серьёзней.
— Слушаю, — он откидывается на спинку дивана и внимательно наблюдает за мной.
— Речь о твоей матери…
— Даже не начинай! — перебивает меня. — Это последнее, о чем я хотел бы с тобой говорить.
— Этот разговор мне тоже не по душе. Но я должна тебе кое-что сообщить. Дальше, решай сам.
Он не реагирует, лишь скрещивает руки на груди.
— Эльвира сообщила, что она больна, — делаю заминку, чтобы перевести дыхание. — Неизвестно, сколько ей осталось жить. Поэтому, она так стремится увидеться с вами.
Ни одна мышца на его лице не вздрагивает от новости. Он продолжает смотреть в упор мне в глаза. И мне становится все сложнее подобрать слова.
— Отступи, Роланд, пожалуйста. Возможно, тебе плевать, возможно плевать и Осману, но подумай о Лайле. Поговори с ней, пусть встретиться с матерью. Уверена, если Стеллы не станет, она будет винить себя, что не простила и не приняла её.
— Не нужно говорить за Лайлу.
— У неё сегодня глаза на мокром месте были, когда Ариана лезла ко мне с объятиями и называла мамой.
— Если бы она хотела увидеть её, попросила бы меня, — говорит сквозь зубы. Злой.
— Да с тобой даже Эльвира толком не смогла поговорить, а ты говоришь о Лайле. Она ведь видит твою ненависть к матери и никогда не пойдёт против твоих чувств, не предаст тебя.
— Хорошо. Я поговорю с ней.
— Поговоришь?
— Да, — массирует виски. — Если Лайла захочет увидеть Стеллу, я дам ей добро.
— Если ты дашь добро, она захочет.
— Медея, — тон голоса повышается, — Я знаю свою сестру и не нуждаюсь в советах.
