— Космо и Хьюберт ничего не видят, кроме зубов. Они говорят, что она похожа на лошадь.
— Большинство английских девочек из хороших семей похожи на лошадей. Такая вот характерная черта.
— Вы обобщаете, — сказала Милли, смеясь. — Я совсем не похожа на лошадь, ни Мэбс, ни Таши.
— Когда вы и девочки взволнованы, вы похожи на прекрасных арабских скакунов. Раздувающиеся ноздри, откинутая голова, трясущаяся грива. — Роуз улыбнулась, не отрываясь от вязания. Ей нравилось смотреть, как Мэбс и Таши поднимают головки, увидев Феликса. Элизабет как-то заметила, что ей кажется, они вот-вот негромко заржут. Элизабет, фигурой напоминавшая ломовую лошадь, была счастлива, что ее будущее связано с миром интеллектуалов.
— Я хочу сказать, что это комплимент, — сказала Роуз. — Разве вы не слышали, что мужчины предпочитают девочек, похожих на молодых кобылок?
— Боже мой, да, — кивнула Милли. — Это уже набило оскомину. Но Космо не везет ни с какими девочками, на кого бы они ни походили — на лошадей или лягушек. Скоро ему в школу, и он будет так занят, что некогда будет думать о них.
Роуз фыркнула, она не верила в то, что подростка можно чем-то отвлечь от похоти. Ее муж рассказывал о британских школах. Он знал, чем занимаются молодые самцы, когда сбиваются в стадо. Неужели Милли совсем не представляет, что они там делают.
— Отец отправил Джефа учиться в английскую школу, надеясь, что он приобретет акцент, который отличает представителей высших слоев общества, но он сбежал.
— Интересно почему?
— Единственный, с кем он подружился в школе, это Ангус, — сказала Роуз. — Джеф был очень хорошеньким мальчиком. — Если Ангус не счел нужным просветить жену, чем мальчики занимались в школе, нет смысла разрушать ее иллюзии.
— Ангус говорит, что здоровое мужеложество в небольших дозах никому не вредит, — произнесла Милли, продолжая вязать, — и он вытаскивает бедного Космо в любую погоду играть в гольф, чтобы его закалить. Космо рассказывает, как он размахивает клюшкой и выкрикивает: „Это за Болдуина, это за Джойнсона-Хикса, это за большевиков, чтоб им пусто было!“ Он действительно беспокоится из-за шахтеров.
Роуз несколько минут вязала молча, потом снова заговорила:
— Видели ребенка той пары, которая поглощена друг другом? Я думаю, в девочке есть какой-то потенциал.
— Вы имеете в виду Тревельянов, что приехали до вас? Ангус встретился с ними на катере по пути из Саутгемптона. Он считает жену хорошенькой. Да, помню, у них ребенок. Но еще слишком маленькая для мальчиков. И они куда-то переехали. Космо почему-то их невзлюбил.
— Нет, они все еще в Динаре, — сообщила Роуз. — Они перебрались в квартиру у залива, а ребенок остался в пристройке, она там жила всю зиму с гувернанткой. Мать какое-то время провела здесь, а в первый месяц отпуска мужа она была с ним в Лондоне, в конце июня он возвращается в Индию.
— Сколько вы всего знаете, — удивилась Милли.
— Да я поговорила со слугами в отеле. Они обожают девочку.
— О! — воскликнула Милли, считавшая, что не любит сплетен.
— Мадемуазель уволили, но это небольшая потеря. Ребенок предоставлен самому себе.
— Но ведь ее родители…
— Я подозреваю, в такую погоду они все время проводят в постели. Делают то самое, что вы найдете в словаре, — сказала Роуз. — Ребенок здесь, но она редко бывает с родителями.
Милли подумала: то, о чем говорит Роуз, вульгарно. Конечно, она голландка, но даже так… Она подняла глаза от вязания. Они с Ангусом никогда не занимаются днем такими делами.
Роуз весело взглянула на нее.
— Эта девочка воспитывается кое-как. Года два назад она обучалась в Италии у гувернантки по дешевке, потом то же самое — во Франции. Я слышала, она учится русскому у одной эмигрантки, а теперь ее собираются отдать в школу в Англии, мать поедет с отцом в Индию.
— Вот что происходит с детьми, когда родители вынуждены надолго расставаться с ними. Печально, они едва знают отца и мать, — сказала Милли.
— А может, этот ребенок не хочет знать их.
Милли подумала, что Роуз слишком резка в своих суждениях. И может быть, слуги ей все не так рассказали.
— Насколько я знаю, у нее есть бабушка или какие-то тетки, которые могли бы позаботиться о ней в каникулы. — Ей хотелось нарисовать более благополучную картину. В конце концов, родители ребенка — англичане.
— Нет у нее ни тетушек, ни дядюшек. Ее единственная бабушка недавно умерла, я так слышала.
„Ну да, от служащих отеля“, — подумала Милли.
— Многим родителям сейчас трудновато. Возьмите мать Хьюберта, миссис Виндеатт-Уайт…
— Какая смешная фамилия, — заметила Роуз.
„Не смешнее, чем твоя“, — подумала Милли.
— У нее только пенсия вдовы, — сказала она вслух. — И она пытается как-то существовать. А их богатый родственник не хочет помочь ни пенсом.
— Гм, — сказала Роуз, чувствуя, что уже достаточно подразнила Милли. — Он так хорошо выглядит и у него такие приятные манеры, у этого мальчика. А что он делает, когда Космо вынужден играть в гольф?
— Он берет уроки музыки, — сказала Милли, — гуляет.
Прогуливаясь, Бланко обычно не забредал дальше дома мадам Тарасовой. По пути он заворачивал в кондитерскую, чтобы купить пирожные для маленькой учительницы-армянки. Помучившись угрызениями совести, она дала себя уговорить не заниматься музыкой, а вместо этого говорить по-французски. В общем, это устраивало мадам Тарасову: во время бесед она могла шить свои заказы. Она разложила пирожные на тарелке, взялась за шитье, а Бланко уселся верхом на стульчик возле пианино и принялся за вопросы. Его распирало от любопытства — что же такое революция. Он трепетал, когда встречал кого-то, кто был в России в 1917 году. Может, она сама и не участвовала, но встречала людей, которые участвовали в тех событиях и рассказывали, что видели своими глазами. Он задавал вопросы на своем школьном французском.
— Расскажите мне, что вы видели. Ваш опыт, он волнует. — Бланко жаждал исторически достоверного рассказа.
Мадам Тарасова, сидя напротив тарелки с пирожными, буквально поедала их глазами.
— Возьмите, это для вас, — настаивал Бланко.
— Потом, — отвечала мадам Тарасова, — я люблю смотреть на них. Погляди, — сказала она, — вот это для девочки. Разве не миленькое голубое?
— Для той, которую я…
— Ее маман заказала три: голубое, зеленое и розовое. Очень дешевый материал, но симпатичный. Я бы сама выбрала шелк. — Мадам Тарасова вздохнула. Бланко еще раз подвинул к ней пирожные. — О Хьюберт, ты меня балуешь.
— Расскажите мне о революции, о большевиках, на кого они похожи?
— Большевики, большевики, — она взяла пирожное.
— Расскажите, что вы видели, — не отставал Бланко.
Мадам Тарасова вдела нитку в иголку.
— Она будет прелестна в розовом. Но уж очень простой материал.
— Революция, мадам…
— О, это ужасно. Мне было двадцать лет в семнадцатом году, когда случилось это несчастье. Столько молодых офицеров убиты. Они были так элегантны, носили такую красивую форму, на боку вдоль шинели висела сабля. Никакие звуки в мире не сравнятся по красоте с музыкальным звоном шпор. Их сапоги так блестели, что в них можно было смотреться. — Глаза мадам Тарасовой, разделенные большим носом, были устремлены в прошлое. — А нижнее белье они, конечно, носили шелковое.
„Интересно, была ли у нее связь с кем-то из них? Может, она потеряла любовника? Как спросить?“ — Бланко тоже потянулся за пирожным.
— А кто-то из офицеров был вашим родственником? — он крутнулся на стульчике, чтобы увидеть ее лицо.
— Я смотрела, когда они проносились верхом или в экипажах, запряженных прекрасными лошадьми. Они бывали на балах и на вечерах. Это еще до революции. Мое сердце всегда было с ними.
— Ах.
— Люди благородных сословий, князья, царь с царицей, их прелестные дети. Убиты большевиками. О, какой позор и какой стыд!
— Расскажите мне о большевиках…
— О, ты не видел, как одевались придворные дамы, какие украшения носили. Где они сейчас, эти украшения?
— Я не знаю, мадам Тарасова. Может, заложены.
— Шелка, бархат, кружева, невероятные меха? Можешь себе представить соболя и норку, Хьюберт?
— Расскажите мне о Ленине.
Мадам Тарасова поджала губы.
— Я не могу произносить это имя, мне хочется сплюнуть. Я плюю, — добавила она по-французски.
— Тогда о Троцком. Расскажите о Троцком.
— На него тоже плюю.
— А Сталин? Яда не хватает? — предположил Бланко.
— Я расскажу лучше о чудесах святой России. О Петрограде, об исключительном городе, о великой Москве. Я ничего не знаю о чудовищах, разрушивших мою страну. Где теперь люди, которые ездили в оперу, в балет, на придворные балы в роскошных экипажах и санях. Я могу рассказать тебе о красивых людях…
