Мэри Брэддон - Аврора Флойд

Капитан Бёльстрод подал извозчику, который вез его на Восточный Утес, куски разбитого стекла, а потом заменил этот странный способ платежа серебряной монетой в пятнадцать шиллингов. Он думал, что в какой-нибудь части земного шара должно непременно происходить несколько землетрясений, или затмение, потому что эта планета находилась в каком-то состоянии смятения и расстройства для Тольбота Бёльстрода. Весь свет сосредоточился для него в Брайтоне, а Брайтон весь был облит лунным сиянием и ослепительно сиял газовым освещением. А на Авроре Флойд было белое шелковое платье и толстый, матовый золотой обруч на волосах; она более прежнего походила в этот вечер на Клеопатру и позволила Джону Меллишу вести ее к обеду.

Как Тольбот ненавидел широкое белое лицо йоркширца, и его голубые глаза и белые зубы, когда смотрел на обоих молодых людей сквозь фалангу хрусталя, серебра, цветов и восковых свеч!

«Пропал золотой случай!» — думал недовольный капитан, забыв, что едва ли мог бы он сделать предложение мисс Флойд за обедом, среди бренчанья рюмок и хлопанья пробок, и предложить роковой вопрос в то время, как огромный напудренный лакей подавал бы ему блюдо с соусом. Желаемая минута настала через несколько часов и Тольбот не имел уже предлога откладывать.

Ноябрьский вечер был тепел и три окна в гостиной были открыты от пола до потолка. Приятно было отвести глаза от жаркого газа и глядеть на широкий изгиб облитого лунным сиянием океана, на белые паруса, мелькавшие там и сям.

Капитан Бёльстрод сидел у открытого окна и смотрел на спокойную сцену, весьма мало ценя ее красоты. Он желал, чтобы все люди исчезли и оставили его наедине с Авророй. Было около одиннадцати часов и давно пора расходиться. Джон Меллиш, разумеется, непременно захочет проводить Тольбота; вот что должен был терпеть человек по милости школьного знакомства. Может быть, дня через два весь Рёгби обратился против него и будет оспаривать у него улыбку Авроры. Но Джон Меллиш вел весьма оживленный разговор с Арчибальдом Флойдом, с удивительным искусством успев втереться в милость к старику. Гости ушли, один по одному, а Аврора, с небрежным зеваньем, которого она не принимала труда скрывать, вышла на широкий железный балкон. Люси сидела у стола, на другом конце комнаты, и рассматривала книгу Красавиц.

О, моя бедная Люси! Хорошо ли ты рассмотрела высокий лоб и римский нос мисс Браунсмит? Не тускло ли казалось тебе прекрасное лицо этой девицы сквозь туман слез, которых ты не проливала только потому, что была слишком хорошо воспитана? Случай наконец настал. Тольбот Бёльстрод вышел за Авророй на балкон; Джон Меллиш продолжал свой рассказ об охотничьих собаках; а Люси, удерживая свое дыхание на другом конце комнаты, знала так же хорошо, как и сам капитан, то, что случится.

Жизнь не длинная ли комедия, Судьба — режиссер, а Страсть — Склонность, Любовь, Ненависть, Месть, Честолюбие и Скупость не бывают ли поочередно суфлерами? Иногда это комедия скучная, с пустыми разговорами на сцене, которые не ведут ни к чему, а только приводят зрителей в нетерпение; иногда это комедия с эффектами, с неожиданными картинами и неожиданной развязкой; но комедия до самого конца, потому что горести, которые кажутся нам трагическими, очень забавны, когда на них смотришь с другой стороны рампы. Что может быть забавнее чужих печалей? Почему мы забавляемся над фарсами на сцене и хохочем до слез? Потому что едва ли на британской сцене дается хоть один фарс, который от поднятия до опущения занавеса не воспроизводил бы человеческих горестей и незаслуженных бедствий. Да, незаслуженных и бесполезных мук — вот что составляет особенное очарование представления.

Тольбот Бёльстрод вышел на балкон и земля не колебалась минут десять, и каждая звезда на синем небе заботливо сверкала на молодого человека в этом великом кризисе его жизни.

Аврора облокотилась о тонкую железную решетку и смотрела на город, а через город на море. Она завернулась в манто, не вышитое, изящное дамское манто, а в какую-то широкую драпировку из мягкой пунцовой шерстяной материи, какую могла бы надеть сама Семирамида.

«Она похожа на Семирамиду», — думал Тольбот. «Как этот шотландский банкир и его лэнкэширская жена могла иметь дочерью ассириянку?»

Этот молодой человек начал блистательно, как вообще все влюбленные:

— Я боюсь, что вы устали сегодня, мисс Флойд, — заметил он.

Аврора подавила зевоту, отвечая ему.

— Я немножко устала, — сказала она.

Это было не весьма ободрительно. Как должен был он начать красноречивую речь, когда Аврора могла заснуть в середине? Но он начал; он тотчас приступил к предмету и сказал Авроре, как он любил ее, как боролся с этой страстью и не мог пересилить ее; как он любил ее, как никогда не думал любить ни одно существо на свете, и как он смиренно просил ее произнести ее драгоценными губами приговор жизни и смерти.

Аврора молчала несколько минут; ее профиль резко виднелся ему при лунном сиянии, а драгоценные губы, очевидно, дрожали. Потом, несколько отвернувшись, в словах медленно и мучительно выходивших из ее, как бы сжатого горла, она дала ему свой ответ.

Этот ответ был отказ!

Не то «нет», которое у молодых девиц будет значить завтра «да», или которое означает, может быть, что вы не упали на колена в отчаянной страсти; но спокойный отказ, старательно и изящно выраженный, как будто она боялась оставить Тольботу малейшую надежду.

Он получил отказ. С минуту он не мог поверить этому. Он был готов вообразить, что значение некоторых слов вдруг изменилось, или что он привык не понимать их всю его жизнь, скорее чем сознаться, что эти слова выражали ему жестокие факты, то есть, что он, Тольбот Рали Бёльстрод из Бёльстродского замка и саксонского происхождения, получил отказ от дочери банкира из Ломбардской улицы.

Он помолчал — как ему казалось, часа полтора — для того, чтобы собраться с мыслями, прежде чем заговорил опять.

— Могу я… осмелиться спросить, — сказал он, — как ужасно пошлою казалась эта фраза! Он не мог сказать ничего хуже, если бы осведомлялся о меблированной квартире, — могу я спросить, не привязанность ли… к кому-нибудь более достойному…

— О, нет, нет, нет!

Этот ответ прервал его так внезапно, что он почти столько же испугал его, как и ее отказ.

— Однако ваше решение неизменно?

— Неизменно.

— Простите мою навязчивость: но… но, мистер Флойд, может быть, имеет какие-нибудь более высокие виды…

Его прервало заглушаемое рыдание и Аврора закрыла руками свое отвернувшееся лицо.

— Более высокие виды! — сказала она, — бедный старик! нет, нет!

— Вам не должно казаться странно, что я надоедаю вам этими вопросами. Так тяжело думать, что, встретив вас свободною от всякой привязанности, я не могу заслужить ни малейшей тени уважения, из которой я мог бы извлечь надежду для будущего.

Бедный Тольбот! Он говорил о надеждах, основанных на тени с безумной глупостью влюбленного.

— Тяжело отказаться от надежды, что когда-нибудь вы перемените ваше сегодняшнее решение, Аврора — он остановился с минуту на ее имени; во-первых, потому, что так сладко было произнести его, а во-вторых, в надежде, что Аврора заговорит — так тяжело помнить, что здание счастья, которое я осмелился воздвигнуть, рушилось сегодня навсегда.

Тольбот совсем забыл, что до приезда Джона Меллиша, он постоянно боролся с своею страстью и объявлял беспрестанно самому себе, что он был бы безумцем, если бы решился жениться на Авроре. Он олицетворял наоборот басню о лисице, потому что пренебрегал виноградом, когда воображал, что он был у него под рукой; а теперь, когда он не мог достать этого винограда, он думал, что такие восхитительные плоды никогда еще не прельщали человека.

— Если… если бы, — сказал он, — моя участь была счастливее, я знаю, как гордился бы мой отец, бедный старик сэр Джон, выбором своего старшего сына.

Как он стыдился низости этой речи! Эта искусная фраза была сочинена для того, чтобы напомнить Авроре, кому она отказывала. Он старался подкупить ее баронетством, которое принадлежало бы ему со временем. Но Аврора не отвечала на это жалобное воззвание. Тольбота душила досада.

— Я вижу… вижу, — сказал он — что надежды нет никакой. Спокойной ночи, мисс Флойд.

Она даже не обернулась взглянуть на него, когда он сошел с балкона; но, плотно завернувшись в свою красную драпировку, стояла, дрожа, в лунном сиянии, между тем, как слезы медленно катились по ее щекам.

— Более высокие виды! — вскричала она с горечью, повторяя фразу Тольбота: — более высокие виды! Да поможет ему Господь.

— Я должен вам пожелать спокойной ночи и вместе с тем проститься с вами, — сказал капитан Бёльстрод, пожимая руку Люси.

— Проститься?

— Да; я уезжаю из Брайтона рано утром.