Мэри Брэддон - Аврора Флойд

— Более высокие виды! — вскричала она с горечью, повторяя фразу Тольбота: — более высокие виды! Да поможет ему Господь.

— Я должен вам пожелать спокойной ночи и вместе с тем проститься с вами, — сказал капитан Бёльстрод, пожимая руку Люси.

— Проститься?

— Да; я уезжаю из Брайтона рано утром.

— Так вдруг?

— Не совсем. Я всегда намеревался путешествовать этою зимою. Не могу ли я сделать чего-нибудь для вас — в Каире?

Он был так бледен и казался так несчастен, что Люси стало почти жаль его — жаль, несмотря на дикую радость, заставившую забиться ее сердце. Аврора отказала ему — это было совершенно ясно — отказала ему! Нежные голубые глаза наполнились слезами при мысли, что полубог должен был вытерпеть такое унижение. Тольбот тихо пожал ее руку. Он мог прочитать сострадание в ее нежном взгляде, но у него не было лексикона, по которому он мог бы перевести глубокое значение этого взгляда.

— Передайте вашему дядюшке, что я прощаюсь с ним, Люси, — сказал он.

Он назвал ее Люси в первый раз; но что была за нужда теперь? Его великое огорчение отделяло его от его ближних и давало ему печальные преимущества.

— Спокойной ночи, Люси; спокойной ночи и прощайте. Я… я надеюсь увидеться с вами опять — года через два.

Сапоги Тольбота Бёльстрода как будто не касались мостовой, когда он шел по Восточному Утесу в гостиницу Старого Корабля, потому что нам свойственно в минуты высокой радости или огорчения терять всякое сознание о земле, по которой мы ступаем, и парить в атмосфере высокого эгоизма.

Но капитан не уехал из Брайтона на другой день. Он остался в этом модном приморском городке, но решительно не хотел подходить к Восточному Утесу, а так как день был дождливый, то он сделал приятную прогулку в Шоргэм по дождю.

Возвращаясь в туман около четырех часов, капитан встретился с Джоном Меллишем возле заставы. Оба вытаращили глаза друг на друга.

— Куда это вы идете? — спросил Тольбот.

— Я возвращаюсь в Йоркшир с первым поездом, отправляющимся из Брайтона.

— Но это не дорога на станцию.

— Нет, но в чемодан мой закладывают лошадей, а рубашки отправляются в Лидс, в лошадином вагоне…

Тольбот Бёльстрод громко расхохотался, что значительно облегчило переполненную грудь этого джентльмена.

— Джон Меллиш, — сказал он, — вы делали предложение Авроре Флойд?

Йоркширец вспыхнул.

— Это… это… неблагородно с ее стороны рассказать вам, — пролепетал он.

— Мисс Флойд не говорила мне ни слова об этом. Я только сейчас из Шоргэма, а вы с Восточного Утеса. Вы сделали предложение и вам отказали.

— Сделал, — заревел Джон, — и чертовски неприятно получить отказ, когда обещал ей, что она будет иметь целый завод беговых лошадей и держать столько пари на дербийских скачках, сколько ей захочется; что она будет распоряжаться сама жокеями, а я и вмешиваться не буду, и… и… Меллишский парк одно из прекраснейших поместьев в графстве.

— Прав старый француз, — пробормотал капитан Бёльстрод, — есть большое утешение в несчастии другого. Если я пойду к дантисту, мне приятно найти у него другого страдальца; мне приятно, чтобы у меня зуб был выдернут прежде чем у него; приятно видеть, с какою завистью смотрит он на меня, когда я выхожу из комнаты пытки и знать, что мое мучение кончилось, а его еще наступает. Прощайте, Джон Меллиш, Бог да благословит вас. А вы, ведь, не совсем дурной человек.

Тольботу было почти весело, когда он возвращался в гостиницу. Он съел баранью котлетку, выпил мозельского вина; пища и вино согрели его; а так как он не смыкал глаз прошлую ночь, то он впал в тяжелый нездоровый сон; голова его свесилась с подушки дивана, и ему привидилось во сне, что он был в Каире, и Аврора Флойд с ним, в царственной пурпурной одежде, с иероглифами и в куртке из белого атласа с пунцовыми крапинками, какую он видел на жокее на скачках.

Капитан Бёльстрод встал рано утром, с намерением уехать из Суссека с экстренным поездом без четверти девять, но вдруг вспомнил, что он дурно заплатил за дружелюбие Арчибальда Флойда и решился принести в жертву свои наклонности на алтарь вежливости и еще раз отправиться на Восточный Утес проститься с банкиром.

Решившись на это, капитан охотно ускорил бы минуту своего визита, но, узнав, что только половина восьмого, он был принужден воздержать свое нетерпение и ждать более приличного часа. Может ли он явиться в девять? Едва ли. В десять? Да, непременно, потому что в таком случае он может уехать с одиннадцатичасовым поездом. Он не дотронулся до завтрака и все сидел и смотрел на свои часы, с нетерпением желая, чтобы прошло время, а между тем его бросало в жар и тревогу по мере приближения часа.

Четверть одиннадцатого; он надел шляпу и вышел из гостиницы. Слуга сказал ему, что мистер Флойд дома — наверху в маленьком кабинете. Тольбот не ждал более.

— Не надо докладывать обо мне, — сказал он, — я знаю, где найти вашего господина.

Кабинет был в одном этаже с гостиной и у двери этой гостиной Тольбот остановился на минуту. Дверь была открыта, комната пуста; нет, не пуста: Аврора Флойд была там; она сидела спиною к Тольботу, голова ее лежала на подушке кресла. Он остановился на минуту полюбоваться этой маленькой головкой с короной из блестящих черных волос, потом сделал два шага по направлению к кабинету банкира; потом опять остановился, повернулся назад, вошел в гостиную и запер за собою дверь.

Аврора не пошевелилась, когда Тольбот приблизился к ней, не отвечала, когда он произнес ее имя. Лицо ее было бледно, как лицо мертвой женщины, а руки безжизненно свесились с подушек кресла. У ног ее лежала газета. Аврора была в обмороке, она лежала одна, и некому было привести ее в чувство.

Тольбот выкинул цветы из вазы, стоявшей на столе, и примочил водою лоб Авроры, потом подкатил ее кресло к открытому окну и повернул ее лицом к ветру. Минуты через три с Авророй сделалась сильная дрожь, скоро открыла она глаза и взглянула на Тольбота, приложив руки к голове, как бы стараясь вспомнить что-нибудь.

— Тольбот! — сказала она. — Тольбот!

Она назвала его по имени, а тридцать пять часов тому назад холодно запретила ему надеяться.

— Аврора! — вскричал он. — Аврора, я думал, что иду сюда проститься с вашим отцом, но я обманывал себя. Я пришел еще раз просить вашей руки и спросить раз и навсегда: неужели ваше вчерашнее решение неизменно?

— Богу известно, что я сама так думала тогда.

— Но оно не было неизменно?

— Вы желаете, чтобы я переменила его?

— Желаю ли я? желаю ли…

— Если вы действительно желаете, я переменю его, потому что вы добрый и благородный человек, капитан Бёльстрод, и я очень вас люблю.

Богу известно, в какие восторженные речи пустился бы Тольбот, но Аврора протянула руку, как бы говоря: «удержитесь на сегодня, если вы любите меня» и выбежала из комнаты. Он принял чашу спиртуозного напитка, которую поднесла ему сирена, осушил ее до дна, выпил даже поддонки и опьянел. Он опустился на кресло, на котором сидела Аврора и в рассеянности от своего радостного опьянения, поднял газету, лежавшую у его ног. Он невольно вздрогнул, взглянув на заглавие журнала: это был спортсменский журнал, грязный, скомканный, запачканный пивом, с сильным запахом дешевого табака. На нем был написан адрес мисс Флойд в Фельден с самыми грубыми орфографическими ошибками, а потом переслан Авроре фельденской ключницей.

Тольбот быстро пробежал глазами первую страницу, она почти вся была наполнена объявлениями, но в одном столбце был рассказ под заглавием: «Ужасное несчастье в Германии; английский жокей убит».

Капитан Бёльстрод сам не знал, зачем прочел этот рассказ. Он вовсе не был интересен для него. Это был рассказ об одной скачке в Пруссии, в которой тяжелый английский всадник и горячая французская лошадь были убиты. Очень сожалели о потере этой лошади и нисколько не сожалели о человеке, ехавшем на ней, который, по словам рассказчика, весьма мало был известен в спортивных кружках, но в параграфе внизу было прибавлено это сведение, очевидно, полученное в последнюю минуту: «Жокея звали Коньерс».

Арчибальд Флойд принял известие о выборе своей дочери с очевидной гордостью и удовольствием. Точно, будто какая-то тяжелая ноша была снята с него, как будто какая-то жестокая тень снята с жизни отца и дочери.

Банкир отвез в Фельден свое семейство, к которому присоединился и Тольбот Бёльстрод. Хорошенькие веселые комнатки, выходившие окнами на чистый двор, за которым виднелись дубы и буки — были приготовлены для отставного гусара, который должен был провести Рождество в Фельдене. Мистрисс Александр с мужем и семейством поселились в западном флигеле, мистер и мистрисс Эндрю поместились в восточном флигеле, потому что гостеприимный банкир имел обыкновение созывать своих родных в начале декабря и удерживать их в своем доме до тех пор, пока колокола живописной Бекингэмской церкви не возвестили наступление нового года.