По инерции он задал несколько вопросов в трубку, которая издавала только короткие гудки. Он положил трубку на место и стиснул виски руками.
До самого вечера он укорял себя за не вполне корректную беседу с Викторией. Она была раздражена, возможно, у нее что-то стряслось. В конце концов, у нее иной, чем у него, темперамент. Может быть, она действительно хотела позаботиться о нем… может быть. Далее, история с Аней как бы уравняла их. Нельзя было уподобляться ей. Нужно было проявить понимание, пойти на контакт, хотя… разбитого уже не склеить.
Последующие дни профессор часами просиживал в библиотеке, в зале древних литератур, готовясь к докладу. Телефон-мучитель забирал его в свою власть лишь по вечерам. И эти часы были исполнены неопределенностью и беспокойством. Каждый вечер он набирал Анин номер. Один раз он не застал ее дома — она объявила, что очень поздно вернулась от подруги. Один раз она позвонила ему сама. Однажды она была оживлена, ее настроение передалось ему, и они проболтали минут сорок, отчаянно сплетничая по поводу университетских знакомых. В другой раз ее голос выдавал усталость, апатию, она отвечала односложно и ждала его вопросов, как бы собираясь в любой момент распрощаться. На интимные темы они не разговаривали — телефон присутствовал при их беседах как постоянный и неумолимый цензор. Однажды он собрался с духом и пригласил ее к себе провести вечер за чашкой чая, даже пообещал подвезти домой. Аня вздохнула:
— Спасибо, дорогой мой, но я, честное слово, не могу сейчас. Может быть, в конце недели, в пятницу. А еще лучше, в воскресенье, у тебя на даче, как мы договаривались. Ты, надеюсь, не передумал?
Нет, он, конечно, не передумал, но он ясно видел контраст между ее поведением до их близости — и теперь. Он спросил, почему у нее такой усталый голос. Она сослалась на загруженность занятиями, на то, что много задают, и особенно свирепствует доцент Денисова. Тут они немножко посплетничали по поводу Денисовой, и Аня почти развеселилась. Но внезапно она вспомнила о том, что на курсах по английскому ожидается через неделю какой-то необычайно сложный тест, а она ничего не знает, нужно готовиться.
В конце концов настал уик-энд. И тут Аня преподнесла ему самую большую неожиданность. В субботу она позвонила сама и жалобным голосом попросила отсрочить поездку за город — еще на неделю. Он, озадаченный, спросил, что случилось. Оказалось, что Аня ужасно боится провалить тест — из-за этого ее могут отчислить из группы. Она намерена все выходные сидеть за учебниками. В конце концов они договорились перенести поездку еще на неделю, и профессор постарался в разговоре не выдать своего разочарования. Зато он все выходные мучился самыми серьезными подозрениями, о которых позже ему неловко было вспоминать.
Следующая неделя оказалась еще более неблагоприятной. В понедельник вечером, когда он поздравил ее с успешной сдачей теста и предложил отметить это событие, она, возбужденная этой удачей, с восторгом согласилась. Они договорились встретиться у него во вторник. Но назавтра оказалось, что на Аню свалился какой-то сверхсрочный и дорогой заказ, и она вынуждена по много часов проводить у компьютера, набирая текст. Он не настаивал, решив, что все выяснится в выходные. Почему-то он уже слабо верил, что их поездка за город состоится и в эти выходные.
Ему начало казаться, что их отношения, едва завязавшись, вошли в фазу необратимого распада. Ему мерещились молодые, более удачливые поклонники Ани, с которыми она проводит вечера. Иногда он думал, что она, из жалости ли, по неопытности ли, не решается заявить ему открыто о своем разочаровании в нем.
Тем временем приближался срок его отъезда, и он не мог смириться с мыслью, что эти отношения останутся такими же странными до последнего дня, и он уедет, так и не разобравшись в том, что происходит. Он решил вызвать Аню на открытый разговор, даже по телефону, но тут она позвонила ему сама и заявила, что заболела.
В самом деле, голос ее был какой-то замороженный, чувствовалось, что слова она выговаривает с трудом.
— Что у тебя?
— Ничего особенно серьезного. По-видимому, грипп. Температура. Голова раскалывается. Но надо отлежаться.
— Я навещу тебя.
— Я была бы очень рада… Но… Я думаю, не стоит. Понимаешь… Я сейчас неважно выгляжу… Неважно — не то слово. Настоящая развалина. Мне бы не хотелось, чтобы ты видел меня такой. Кроме того, сейчас приедет подруга. Не бойся, я не буду одна. Марина мне поможет.
— Но я хотел бы передать…
— У меня все есть. Спасибо, дорогой. Обещаю, что через несколько дней встану на ноги. И тогда мы выполним наши планы. Ты ведь не забыл? А сейчас можно я лягу? Мне правда очень плохо.
Он решил перенести разговор на то время, когда она выздоровеет. Ее слова о том, что ей не хочется, чтобы он видел ее больной и жалкой, показались профессору странными. Он подумал о себе: захотел бы он увидеть ее, стань ему плохо? И ответил утвердительно. Очевидно, многие вещи она видела иначе. Если только… И у него опять разыгралось воображение.
В конце концов ему стало совестно, что он позволяет себе такие подозрения, в то время, как ей действительно плохо. Он решил уйти на несколько дней с головой в работу. Через некоторое время все выяснится.
В ее жизни черными провалами зияли несколько периодов, которые хотелось навсегда вычеркнуть из памяти. Начиналось с того, что срывались все намеченные планы, возникало предчувствие близкой катастрофы, оказывались неверными люди, которым она безгранично доверяла. В одни из таких периодов от нее ушел муж. Еще раньше — в начале ее недолгого замужества — случился выкидыш.
Из этого мрачного опыта она уже знала: что-либо предпринимать бессмысленно, только навредишь. Надо только переждать, отсидеться в тени — тогда, возможно, удастся выйти из полосы невезения с наименьшими потерями.
Когда, на следующий день после встречи с профессором, сорвалась поездка за город, она поняла: начинается. Поездка сорвалась по самой простой, обычной для женщины причине. Но как было сказать профессору эту причину? Они были не настолько близки друг с другом, чтобы он мог понимать ее с полуслова. Наверное, так и не понял. Яснее высказаться она не могла — в квартире находилась Марина. В отношениях со своим профессором Аня установила правило: не быть вульгарной.
В последующих телефонных беседах с ним она уловила оттенок неудовольствия и даже недоверия, с которым он воспринимал ее новости. Но тут она опять ничего не могла поделать. Она не лгала ему — вот и все. Она старалась быть нежной с ним — но как преуспеть в этом, если на голову сваливаются одна за другой неприятности? Она пропустила несколько занятий в вечерней группе, и ей пригрозили отчислением в случае несдачи теста. Перейти в платную группу ей было не по средствам. Кстати, и денежный кризис настиг ее в самый пик полосы невезения. Она внезапно обнаружила, что ей практически не на что жить. Просить взаймы у Марины она уже не могла — слишком часто это случалось прежде. У профессора?… Она даже в мыслях такого не допускала. Оставалось одно: взять срочную работу. И она часами просиживала у компьютера до тех пор, пока от мерцания экрана не начинали слезиться и болеть глаза.
Потом эта простуда… Во что она превращает женщину… Слезящиеся глаза, заложенный нос, безжизненный голос… И в таком состоянии ее вдруг увидит профессор! Нет, и этого она допустить не могла. Лучше выждать. А он… Пусть немного понервничает, несколько лишних минут подумает о ней… Потом она ему все объяснит и с лихвой вознаградит за ожидание. Лишь бы скорее пройти эту черную, фатальную полосу.
Впрочем, во время ее болезни случались события, которые каким-то образом внесли разнообразие в ее быт. Ее навещала Марина. Сначала она забежала одна и, выгрузив авоську с продуктами, сообщила, что порвала с Мишелем бесповоротно.
— И он смирился с этим?
— А куда он денется?
— И не будет врываться сюда, разыскивая тебя?
— Не будет.
— Ты чего-то не договариваешь. Не в характере Мишеля так легко отпускать женщину, к которой он пылает страстью.
— Ну, как тебе сказать… Словом, Игорь с ним поговорил. Они разобрались.
— Интересно, каким образом?
— Мне самой интересно… Но Игорь ничего толком не рассказал. «Договорились» — и все. Они оба деловые люди. Я не знаю, может быть, сошлись на какой-то компенсации… Или Игорь предложил ему другой вариант… Не хочу я об этом говорить, — закончила она, покраснев.
Вечером они заявились вместе с Игорем. Тот извлек из пакета гору экзотических фруктов, названия части из которых Аня не знала, да и Игорь затруднялся припомнить. «Это, с зеленой кожицей, авокадо, это папайя, кокос, а это… Что было, то и прихватил», — закончил он простодушно. Странный плод со сморщенной кожурой, кроваво-красной мякотью и специфическим запахом, никто не отважился его попробовать.
