— Все хорошо, Солтан. Живу, работаю. Сыновья выросли. Заканчиваю новый роман.
— Новый роман… — Чеченец снова усмехнулся и отпил из бокала. — Это хорошо, писатель. И о чем же он, этот твой новый роман?
— Психологическая драма. История жизни одного человека, изначально хорошего и доброго, но случайно втянутого в политику и бизнес и, в конце концов, погубившего себя и других людей из-за богатства и жажды власти. В общем, книга закончена, и в конце недели я уже должен отвезти ее издателю. Вот только в концовке я сомневаюсь.
— Для всех этих политиков должна быть одна концовка — тюрьма! — неожиданно заявил Солтан.
Абрам Шлаен принес небольшой графинчик с водкой, две порции только что приготовленных цыплят, салаты из свежих и соленых овощей, грибов, икры и крабов, а также обложенную морковью, чесноком и луком, застывшую в желе фаршированную рыбу — очень популярное в этом ресторане блюдо.
— Господин просил подавать все сразу, — пояснил хозяин и услужливо уточнил: — Не желаете чего-нибудь еще?
— Достаточно, — ответил Солтан.
— Благодарю вас, господин Шлаен.
— Рад услужить, очень рад услужить. — Шлаен удалился.
Чеченец взял графин и налил рюмки.
— Ты куда-нибудь торопишься? — спросил Алексей Борисович.
— Нет. Просто давно не был в хорошем ресторане. И я хочу есть. Выпьем, писатель.
— Да, выпьем. Значит, говоришь — тюрьма?..
— Ах, ты все про то же! Конечно, для кого как. Я ведь там много разных людей повидал. И политиков тоже. Хочешь, скажу, с кем я спал на одних нарах?
— И с кем же?
— С Р…
— Да ну! Вот это да! Он что же, до сих пор в лагерях?
— Прописался он там. Да ему и лучше. На волю он выходить боится. Обиды большие на него. В зоне сейчас порядок. Пришить не дадут.
— Интересно… Слушай! Ведь это то, что мне нужно! — восторженно воскликнул писатель. — Ну-ка расскажи, расскажи поподробней? Как он там?
— Да, ты не изменился. Давай выпьем, — устало сказал Солтан.
Алексей Борисович вдруг заметил, что нечто странное в голосе старого знакомого режет ему слух. Он всмотрелся в лицо чеченца и нашел его сильно постаревшим, во многом утратившим свой некогда устрашающий вид.
«Да, шесть лет заключения здорово отразились на облике известного мошенника, — подумал он. — И о чем я с ним говорю? Столько лет не виделись, а я пристаю со своими дурацкими вопросами…»
— Ты давно освободился? — спросил писатель.
— Полгода почти.
— Ты изменился. И говоришь как-то странно, почти без акцента.
— За шесть лет можно и не так заговорить. Ты что, не пьешь?
— Пью. Давай выпьем за тебя. За встречу, за твой приезд… — Алексей Борисович хотел еще что-то добавить, но не подобрал слов, поднял рюмку, звякнул о рюмку Солтана и выпил одновременно с ним.
Они попробовали салаты и цыплят.
— Хорошо здесь готовят, — сказал чеченец. — Почти как у нас, на Кавказе. Представляешь, писатель, сколько я не был дома? А здесь хорошо. Только отчего так мрачно?
— В городе траур. Умерла одна великолепная лошадь, любимица всего города.
— Та самая рекордсменка?
— Да. Ты слышал о ней?
— Читал в газетах.
— Здесь есть огромный конный завод. Там работает полгорода. Эта кобыла сделала заводу колоссальную рекламу. Весь мир покупает у нас лошадей. Теперь многие очень расстроились от того, что она умерла. Поэтому сегодня здесь нет посетителей и так тоскливо… А знаешь, пожалуй, пошли ко мне.
— Да нет, писатель…
— Пойдем, пойдем. Посмотришь, как я живу. Там и выпьем.
— Господин Шлаен!
— Да, господин Борин?
— Дайте нам, пожалуйста, одну запечатанную бутылку водки.
Абрам Шлаен исчез, но уже через секунду появился с запотевшей бутылкой русской водки в руках.
— Как? Вы уходите? Что, вам не понравился фиш?
— О, простите, господин Шлаен. Рыба очень хорошая, но нам необходимо срочно уйти. Мы придем в другой раз.
— Как жаль, господин Борин, как жаль.
Алексей Борисович принял у Шлаена бутылку и втиснул ее в карман пиджака. Затем он расплатился, попрощался, взял чеченца под локоть, и они оба покинули ресторан.
По дороге им встретился Даниил. Он шел по противоположной стороне улицы, обнимая за плечи совсем еще молоденькую на вид, круглолицую девушку.
— Сын, — кивая в их сторону, не без гордости произнес Алексей Борисович. — Шестнадцать лет, а уже видишь…
— Младший? — Солтан остановился, и они некоторое время провожали парочку взглядом.
— Младший. Старший, Ванька, дома — небось тоже в трауре. Он ведь эту Раису сам объезжал. Лошадник он страшный. Поначалу весь зад она ему отбила.
— Да, жалко кобылу, — сказал чеченец и вздохнул тяжело и печально, будто умерла не лошадь, о которой он где-то читал, а кто-нибудь из его близких.
— Как не жалеть…
Они подошли к небольшому двухэтажному дому — очень красивой постройке из красного кирпича, с фигурной серой крышей, флюгером в виде лошади и очень высоким крыльцом.
— Вот здесь я и живу, — сказал Алексей Борисович. Они поднялись на крыльцо. Дверь открыла Виктория Сергеевна. Она была в том же пестром халате.
— Здравствуйте, — сказал Солтан.
— Здравствуйте, господин Тамеркаев, — приветливо отозвалась жена писателя. — Проходите, прошу вас.
Они зашли в дом. Виктория Сергеевна обратила внимание на бутылку водки, оттопыривавшую карман мужа, и некоторое недовольство отразилось на ее лице:
— Ты что же, друг мой, так с бутылкой в кармане по городу шел?
— Да, — смущенно улыбнулся писатель. — Я думаю, это не страшно. Уже темно, и никто нас не видел. Да и что тут такого? Вика, дорогуша, прошу тебя, сделай нам что-нибудь закусить. А ты проходи, будь как дома, Солтан.
— А ты скромно живешь, великий писатель. Я думал, у тебя хоромы.
В гостиной был включен телевизор. Шла передача губернских новостей. Лиза Голованова — диктор Саранского телевидения, большеглазая красавица, невеста Ивана Борина, еще раз сообщила о мучительной смерти кобылы Раисы, затем передала данные родившегося жеребенка — рост, объем груди, вес и прочее и в заключение с грустью поведала зрителям о врожденной болезни сердца, обнаруженной у малыша.
— Слышишь, писатель, — сказал Солтан, который внимательно выслушал сообщение, — жеребенок родился больной.
— Господи! Прошин с Пужайкиным с ума, наверное, сходят. Вика, милочка, а Ванюшка-то где?
— Пошел на студию Лизоньку встречать, — с кухни ответила Виктория Сергеевна. — Поздно ей одной возвращаться.
— Лизонька с телевидения? Они что, встречаются?
— Разве ты не знал? Уже больше месяца.
— Серьезно?
— Кажется, уже подумывают о свадьбе.
— Вот новости! И я ничего не знаю…
— Не помнишь. Ведь я говорила тебе. Ты не придал этому значения. Ты был занят другим.
— Да… Теперь Ванюшка очень расстроился, наверное, из-за лошади?
— Не то слово.
Зазвенел звонок. Виктория Сергеевна снова пошла открыть дверь, и из прихожей послышался голос мальчика.
— Телеграмма для господина Борина!
— Тебе, — сказала жена писателя, вошла в гостиную и передала телеграмму мужу.
— «Господин Борин, покорнейше прошу Вас явиться завтра к десяти часам дня в губернаторский дворец на внеочередное, чрезвычайное заседание городской думы, а также совета акционеров акционерного общества Саранского конного завода. Губернатор Саранска и Мордовской губернии Пужайкин Д.И.»
— Откуда телеграмма? — спросил Солтан.
— Саранское почтовое отделение, — прочел штемпель Алексей Борисович. — Причуды губернатора. Наверное, с конезавода или прямо из дворца.
— Есть будете где?
— Вика, солнышко, отнеси, пожалуйста, в мой кабинет. Пойдем, Солтан, побеседуем в уютной обстановке.
Алексей Борисович снова появился в гостиной часа через три. Виктория Сергеевна все еще не спала. Она что-то вязала, сидя в кресле черед включенным телевизором.
— Что же ты не спишь, лапушка? — спросил Алексей Борисович.
Он, пошатываясь, подошел к креслу и сел на подлокотник рядом с женой.
— Мужиков наших жду. Все гуляют. Траур трауром, а любовь по расписанию.
— Да ладно тебе сердиться, солнышко. Здоровые бугаи, оба. Что с ними станется?
— Здоровые, да бестолковые еще. В голове одни гулянки да лошади.
— Да уж пусть лучше лошади… Иди-ка ты спать, дорогуша. Весна на улице. Они вряд ли скоро придут.
— Все равно заснуть не смогу. Подожду лучше. Голодные небось вернутся… Ах, завтра высплюсь. Ну что, убаюкал своего дружка-уголовничка?
— Спит. Он подсказал мне отличную мысль для эпилога. Похоже, уже сегодня я полностью закончу книгу.
— Зачем он здесь?
— Не знаю. — Алексей Борисович пожал плечами. — Лошадьми интересуется. Конезаводом. Может, собирается конным бизнесом заняться?
