— Да нет. Но постоянно чувствуется какое-то отчуждение. Может, разница в возрасте сказывается? Черт! Все одно к одному! На заводе неприятности. Дома… Еще эти проклятые галлюцинации со стихами.
— Тебе бы сначала надо самому разобраться в себе, дружище. Я тут вряд ли смогу тебе чем-нибудь помочь.
— Господин Супкин? — заканчивал губернатор.
— Я протестую! Жеребенок — достояние города! Он — собственность, в конце концов! Мы не можем позволить вывезти его за пределы губернии.
— Прекратить! Вы, господин Супкин, супротив закона идете! Я не спрашиваю сейчас о ваших доводах! Отвечайте, согласны вы или нет?
— Не согласен!
— Так! Продолжаем голосование. Господин Уфимцев?
Большинством голосов городская дума приняла решение отправить жеребенка в Москву. Сам губернатор выделил для этого свой личный локомотив — экспресс под названием «Золотая подкова», и сам Михаил Андреевич Прошин взялся позаботиться об оборудовании и охране состава. Отправку назначили на вечер того же дня…
ГЛАВА ПЯТАЯ
НА ПУТИ В МОСКВУ
— Вика, пожалуйста, собери меня в дорогу. Я еду в Москву, — объявил по возвращении Алексей Борисович.
— К чему такая спешка? — удивилась Виктория Сергеевна. — Ведь ты собирался ехать только через два дня.
— Поеду на «Золотой подкове». Получится быстро и удобно. Ты же знаешь, я терпеть не могу толкаться на вокзалах.
— Да? Иногда мне казалось, что вокзалы ты любишь больше всего на свете.
— Я люблю путешествия, но не вокзалы. И, пожалуйста, не сердись. Понимаешь, сегодня ночью я уверенно поставил точку в романе, и теперь мне уже просто не терпится увидеть его в издательстве.
— Понимаю. Ты бы мог отослать рукопись.
— Конечно. Но в мае у меня все равно в Москве куча дел. Весь месяц я должен читать курс в университете. К тому же этот симпозиум. Предстоит большая дискуссия по поводу отмены смертной казни. Так или иначе нужно ехать, и два-три дня ничего не решат. Я надеюсь, ты соберешься ко мне туда хотя бы на неделю?
— Поживем — увидим.
— Кстати, а где наш гость?
— Ушел ваш гость. Сказал, что, наверное, еще свидитесь.
— Ушел? И давно?
— Час назад. С утра сидел у телевизора. Как только закончился репортаж с вашего заседания, заторопился, извинился, попрощался и ушел.
— Что ж, это в его стиле.
— Ты бы прилег, друг мой, хотя бы на пару часов. А то ведь скоро на ходу спать будешь.
— Они и это показали, да? Нехорошо… Ну да ладно. Ты не волнуйся, солнышко, я в поезде высплюсь.
Губернаторский суперэкспресс «Золотая подкова» ожидал отправления в первом тупике Саранского вокзала. Поезд был очень короткий, состоял лишь из локомотива свинцового цвета, напоминающего фюзеляж самолета и способного по обычным рельсам развить скорость до восьмисот километров в час, и всего двух вагонов, один из которых был наскоро переоборудован для перевозки жеребенка. Вокзальные часы показывали 18.30. Машина ветеринарной скорой помощи медленно вырулила из-за угла здания вокзала, проехала чуть вперед, затем дала задний ход и остановилась в нескольких метрах от торцевой двери последнего вагона. Двое дюжих санитаров осторожно вытянули из фургона носилки с лежащим на них жеребенком.
Собравшиеся на перроне провожающие стали свидетелями того, как он приподнял свою очень крупную для новорожденного вытянутую голову, взбрыкнул и пронзительно заржал, видимо, от резанувшей его боли. Минут через десять после погрузки из пассажирской двери вагона появился усталый и измученный ветеринар Маркеев в белом халате поверх пиджака.
— Ваше превосходительство! Погрузка окончена. Можно отправлять, — доложил он стоявшему тут же на перроне губернатору.
— Охрана! — скомандовал господин Пужайкин.
Четверо до зубов вооруженных городовых, напоминающих собой скорее фантастических солдат будущего, нежели старороссийских блюстителей порядка, один за другим забежали в вагон, причем последний из них, широко расставив ноги и положив руку на цевье автомата, остался стоять в дверях. Начальник охраны поезда, молодой офицер полиции, сделал четкий строевой шаг к губернатору и громко доложил:
— Ваше превосходительство! Отделение специального назначения к выполнению поставленной задачи готово!
— Молодец! — похвалил губернатор, любуясь на молодого красавца. Офицер был смугл, высок, статен. Военная форма была очень ему к лицу.
— Машина готова?
— Так точно, господин губернатор! — отрапортовал машинист. — Разрешите отправлять?
— Отправляй! Сильно не гони! И чтобы плавненько, плавненько. Никаких тормозов! Понял?
— Так точно, господин губернатор!
Алексей Борисович попрощался с пришедшими проводить его сыновьями, зашел в вагон, постоял немного в дверях, наблюдая за последними приготовлениями к отправке, затем прошел внутрь, открыл дверь первого отделения и тут же увидел, что он не один. В углу купе, похожего на небольшой гостиничный номер, сидела и испуганно смотрела на него молодая, очень красивая женщина, в которой он мгновенно узнал жену Михаила Андреевича Прошина Аннушку.
— Вы здесь?.. — теряясь от удивления, спросил писатель.
— Прошу вас, умоляю, не выдавайте меня, — зашептала Аннушка.
— Но как же… Вы…
— Я все решила, — сказала красавица. — Так будет лучше для него и для меня.
— Вы ушли от Михаила Андреевича? — догадался писатель.
— Поймите меня! Я не могу больше так! Я не нужна ему, не нужна! Мне кажется, я ему только мешаю. Иногда мне кажется, что любая его лошадь дороже ему, чем я. — Глаза Аннушки заблестели, и слезы побежали по щекам.
— Мне кажется, вы ошибаетесь, — произнес Алексей Борисович. — И пока не поздно…
— Поздно! Я так решила! Прошу вас, не говорите никому ничего!
— Но как же вы одна?..
— Я не одна, — выговорила Аннушка и стыдливо опустила глаза.
— Ах, понимаю, — сказал писатель. — С вами тот красивый молодой человек из охраны губернатора… Вы ошибаетесь, Аннушка.
— Уйдите, умоляю вас!
— Хорошо, хорошо. Но верьте мне, вы очень ошибаетесь.
Расстроенный увиденным и услышанным Алексей Борисович закрыл за собой дверь и зашел в соседнее отделение вагона. Поезд наконец тронулся. Замахали руками и пошли по перрону провожающие, побежали за окном жилые дома и прочие строения города Саранска, все быстрее и быстрее, пока наконец мелькающие серо-зеленые картинки стали неразборчивы для глаз… Тем временем начало темнеть. Алексей Борисович завесил штору и включил электрический свет.
Приблизительно через полчаса в купе появился Маркеев. Он выглядел бледным и болезненным.
— Простите, у вас нет ничего выпить? — падая в кресло напротив Алексея Борисовича, спросил он.
— Здесь есть бар, — сказал писатель, поднялся, отыскал в шкафчике коньяк и рюмки и поставил на стол. Маркеев налил себе коньяку и выпил залпом.
— Вам нездоровится? — спросил писатель.
— Нет. Просто я сильно устал за эти сумасшедшие сутки. Эта лошадь, сами понимаете. Теперь жеребенок… Кроме того, на душе у меня отчего-то неспокойно. Знаете ли, какое-то непонятное ощущение. Предчувствие, что ли. Вы верите в судьбу?
— Не совсем. Для меня это нечто другое. Призвание. Я так это называю. Некий путь, проложенный человеку Богом. Прислушиваясь к голосу совести, человек следует по нему, но, потакая своим инстинктам и поддаваясь соблазнам, каждый из нас может сойти на другой, губительный путь. Думаю, все мы не раз и не два в своей жизни сходим и возвращаемся на путь истинный. Хотя некоторые, наверное, сходят совсем… Как ваш пациент?
Маркеев тяжко вздохнул и снова наполнил свою рюмку:
— Все пока ничего. Санитары с ним.
— Как по-вашему, в Москве скоро будем?
— Машинисту велено больше двухсот не гнать. Часа через три.
— Вы бы поспали, раз санитары там?
— Спасибо, не усну. Вы спите.
— Да я что? Я приеду — высплюсь. А знаете что? Хотите, я вам отрывки из своей новой книги почитаю?
— Почитайте.
— Или нет. Лучше Евангелие. Самое короткое, от Марка. Как раз успеем почитать. Вы ведь, наверное, давно Евангелие не читали?
Алексей Борисович достал из бокового кармана пиджака маленький томик Нового завета и принялся отыскивать нужную страницу.
— Не стоит, — махнул рукой Маркеев. — Я, знаете ли, не очень во все это верю. Хоть и стыдно признаться нынче, но факт.
— Как же? Вы не верите в Бога?
— Я ведь, знаете ли, до лошадиного бума хирургом в клинике работал. Ветеринарной практикой занимался мало — так, был интерес. Потом прельстился деньгами. Как у Прошина дела в гору пошли, он платить щедро стал. Работы на конезаводе много. Из клиники пришлось уйти, — Маркеев испил коньяку и умолк.
