Через три дня после моего воцарения в доме отец поднялся ко мне в мансарду. Дело было утром в воскресенье. В мамины «рыночные» часы.
— Анюта, я за Леню тревожусь, — сказал отец, присаживаясь у меня в ногах. — Я получил от него довольно странное письмо.
— Когда?
— За день до твоего приезда. Понимаешь, мне не хотелось тебя расстраивать, хотя, думаю, ты должна об этом знать в первую очередь.
Отец полез в карман своих домашних брюк и достал сложенный вчетверо листок.
Я сделала вид, что происходящее если меня и интересует, то вовсе не так, как интересовало на самом деле.
Отец развернул листок и, близоруко щурясь, — почему-то он не любил себя в очках и надевал их лишь в случае крайней необходимости — стал читать вслух, акцентируя мое внимание как раз на тех словах, которые казались важными и мне.
«У меня все хорошо. Я счастлив, что могу наконец заниматься чистой наукой. Это такая роскошь в наше время — заниматься тем, к чему у тебя лежит душа». — Ну, и так далее.
Отец вздохнул и, быстро сложив письмо, засунул назад в карман.
— А дальше? — спросила я, имитируя равнодушный зевок.
— Дальше? Ничего особенного. Всем приветы и так далее.
— Чего же ты поднял хиппеж?
Отец шаркнул обутыми в домашние шлепанцы ногами.
— Коль уж я затронул эту тему… — Он снова достал листок и протянул его мне. — Читай сама, дочка.
«Наша жизнь суетна и бестолкова. Ваш дом стал для меня тем оазисом, о котором я всегда буду вспоминать с благодарностью, — читала я едва разборчивые каракули. — Внешние обстоятельства никак не сообразуются с жизнью моего духа. Вы только не подумайте, будто я себя оправдываю. Но я не могу ответить злом на сделанное мне добро… Я люблю всю вашу семью. Не отталкивайте меня, не осуждайте».
— Тоже мне, князь Мышкин, — изрекла я, возвращая письмо отцу. — И где, интересно, он теперь обитает?
— Обратного адреса на конверте нет. Штемпель московский. Неужели наш Леня мог попасть в дурдом?
— Это бы пошло ему на пользу. Последнее время у него поехала крыша.
Я поняла, что проболталась.
— Откуда ты знаешь? Вы что, переписывались?
— Нет. Я была у него в Аннабе. Понимаешь, я путешествовала с друзьями на яхте, и мы случайно зашли в…
Я отчетливо вспомнила оба свои визита в Аннабу, рассказ Ахмета. У этой Людмилы, вспомнила я, четырехкомнатная квартира в Москве. Никогда не верила и не верю в совпадения.
— Что же ты молчала, дочка? Ну-ка расскажи мне все по порядку.
Врать родному отцу почти то же самое, что врать самой себе. Этого только мне не хватало.
Я рассказала о нашей с Леней встрече, сделав всего две-три купюры интимного характера. Рассказ Ахмета изложила целиком, лишь нахимичив со временем. Пришлось сказать, что «Стелла» стояла в порту Аннабы не сутки, а целую неделю, иначе бы отец догадался, какую роль в моей жизни играет Леня.
— Дочка, его нужно спасать. Его нужно срочно спасать. — Отец встал и подошел к окну. Я заметила, как он украдкой смахнул слезу. Отец не любит, когда я их вижу — он боится выглядеть слабым.
— Но, судя по всему, ему хорошо так, как есть, — возразила я, задетая собственным рассказом за живое. — И потом, извини, но я не верю ни в какие приворотные зелья.
— Его может спасти только любовь. Большая безоглядная любовь, — говорил отец, обращаясь к пейзажу за моим окном. — Как несправедливо, что у вас все так вышло. Я знаю, Леня очень гордый. Из-за его гордыни и у тебя все наперекосяк пошло, — изрек отец и испуганно посмотрел на меня.
— Я живу так, как хочу, — заявила я. — И Леня тут ни при чем. У нас с ним добрые отношения. И только.
Отец достал из кармана какую-то бумажку и протянул ее мне. У нее был потрепанный вид. Такое впечатление, что она вместе с отцовыми брюками побывала в стиральной машине.
«Добрый вечер (ночь, утро, день), дорогая инфанта, — читала я. — Я тебя люблю, но пускай это не отразится на твоей свободе. Я люблю тебя, слышишь? Я построю для тебя дворец и буду ждать тебя в нем. Но ты не спеши — тебе станет скучно, если ты взойдешь на его крыльцо слишком рано. Инфантам скука противопоказана. Я люблю. Я люблю инфанту. Это трудно выговорить, но это так чудесно звучит.
Твой шут».
— Почему ты спрятал от меня это письмо?
— Я… я посоветовался с мамой, и она сказала, что Леня легкомысленный парень. Ну и…
У отца был виноватый вид.
Меня бросило в жар, и я откинула одеяло. Я обратила внимание, что мой живот перестал быть плоским. Я потрогала его рукой — он был горячий и твердый, как камень.
— Папа, мне кажется…
Я в страхе уставилась на отца. Если бы я успела сказать то, что хотела, не стало бы мне жизни в родительском доме: меня бы замучили жалостью.
— Да, дочка, да.
Отец понимающе кивал головой.
— Что «да»? Откуда тебе известно, что я хотела сказать? — Меня вдруг охватила ярость. — Вы все за меня решаете. Вы…
— Девочка моя, прости, что я не дал тебе письмо. Прости меня, моя хорошая.
Я видела, как по лицу отца текут слезы. На этот раз он не пытался их скрыть.
— Не в письме дело. Чихать я хотела на всякие письма. Мало ли кто меня любит? Если я начну реагировать на все проявления любви…
— Любовь встречается редко. Ты сама знаешь это, дочка.
У меня закружилась голова, и я в изнеможении откинулась на подушку. Противно заныл живот. Что и говорить, веселенькое меня впереди ждало времечко.
— Папа, мне тошно думать о будущем, — прошептала я.
Отец кряхтя сел на пол возле кровати и взял в обе руки мою руку.
— На той неделе я поеду в командировку в Москву. Может, составишь мне компанию?
— Нет. — Я зажмурила глаза и стиснула зубы. — Это исключено, папа.
— Ты случайно не помнишь фамилии той женщины, с которой у Лени был… роман?
— Это не роман, папа. Это…
— Прости. Я неправильно выразился.
— Сейчас вспомню. Сложная длинная фамилия… — Я напрягла память. Мне казалось, я двигаюсь по темному туннелю, в конце которого, как меня уверили, непременно будет свет. — Гайворонская. Да. Точно.
— Замечательно. — Отец резко встал с пола и заходил по комнате. — А вот и мама. — Я тоже услышала, как хлопнула входная дверь. — Сейчас будем завтракать.
Я ждала приезда отца. Я испытывала радостное нетерпение, как в детстве накануне своего дня рождения, — обожаю получать подарки. Потом вдруг впала в беспросветную хандру: я осознала, что детство кончилось и просто так никто ничего дарить не станет.
Но ведь я была инфантой…
— Звонил отец, — сообщила за обедом мама. — Просил передать тебе привет.
— Почему он не позвонил домой?
Я заподозрила неладное.
Мама избегала моего взгляда. Правда, последнее время она очень часто его избегала.
— Что он сказал?
— Что задержится дня на два. Какие-то дела в Минздраве.
Последний человек, с кем мне хотелось говорить про Леню, была мама. Думаю, отец теперь тоже не стал бы откровенничать с ней на эту тему. Впрочем, у них, как мне казалось, никогда не было друг от друга секретов.
— У него был расстроенный голос. Мне кажется, Андрюша мне солгал.
Мама брезгливо поджала губы. Она всегда делала так, выслушивая лживые оправдания злостного прогульщика.
Надо позвонить в Москву, подумала я. Маме сказала, что хочу прогуляться. Дело в том, что у нас дома параллельные телефонные аппараты, и мама могла в любой момент снять трубку.
Отец, как я догадалась, сидел в кресле возле журнального столика, на котором у меня стоит телефон.
— Девочка моя, тебе нужно срочно приехать.
— Могу выехать сегодня.
— Деньги в «Судебной медицине», третья полка сверху, второй ряд…
— Да, папа.
Выходит, у отца есть секреты от мамы. Не удивлюсь, если у нее от него тоже.
— Девочка моя, скажи ей…
— Что-нибудь придумаю, папа. Что с ним?
— Он… Нет, тут что-то не так. Он все-таки врач и не мог…
— Что с ним сделали?
— Он в «Склифе» с симптомами тяжелейшего отравления… — В трубке что-то щелкнуло и зашипело. Я услышала лишь конец фразы: —…борются за его жизнь.
— Ты не исключаешь, что он может…
Я не смогла произнести этот отвратительный глагол. Найти ему синоним оказалось не под силу.
Отец обещал встретить меня на вокзале.
— Меня собираются отчислить из института, — заявила я маме с порога. — Я звонила Наташке. Она говорит, я должна срочно приехать.
Мне кажется, мама мне поверила. Институтский диплом, я знала, для нее самое святое в жизни. Она и так пережила глубокую травму, когда я перевелась на заочное отделение. Хотя, возможно, я сгущаю краски.
Я прорвалась в реанимационную палату. Сама не знаю, как мне это удалось.
Леня был без памяти. Все эти трубки и шланги, которыми он был опутан, создавали ощущение полной ирреальности. У меня возникло чувство, будто я попала на съемочную площадку.
