— Неужели тебе это только смешно? Я знаю, это нелогично. Я сама такая же. Я — падшая. Мне страшно дотронуться до самой себя. Но… прости.
Она вдруг опустилась на колени.
— Милый, дорогой Сережа, прости. Прости, моя радость, мое божество. Верни мне себя.
Она ломала руки.
— Ради Бога, встань, — попросил он. — Повторяю: к чему эти комедии?
— Нет, это не комедия, Сережа, а трагедия.
Он расхохотался. Она, обиженная, встала.
— Сережа, Сережа, что ты делаешь? Если бы ты знал, с какими чувствами я пришла к тебе. Ты пожалеешь об этом.
— Ты хочешь, чтобы я тебе солгал! — крикнул он, чувствуя, что сейчас произойдет самое непоправимое, и бессильный остановиться. — Ты говоришь: «не надо лжи», но тебе хочется, чтобы я тебе солгал! Именно этого хочется! Ты затем и пришла.
— Нет, Сережа, мне не надо лжи.
Простая, серьезная, униженная, она стояла перед ним.
— Нет, извини, тебе нужна сейчас ложь и только ложь. А я не могу и не хочу тебе лгать. Я люблю Бланш. Ты можешь надо мной издеваться, выставлять меня в смешном виде, но я ее люблю. Слышишь ты это? И я ничего не могу сделать с собой.
Он сказал последние слова тихо содрогаясь, и опустился на диван, чувствуя пустоту, ужас и отчаяние перед мыслью, что так дико и пошло солгал.
Она повернулась и тихо пошла к двери. Он хотел ее позвать, остановить, но не мог, не знал, что сказать. Было только гадко и не хотелось жить.
— Клава, — позвал он ее, сам не зная зачем.
Она остановилась, посмотрела на него расширенными глазами и отрицательно покачала головой.
Дверь за нею закрылась.
Весь день Сергей Павлович думал о происходящем.
Несомненно, Клавдия хотела «жить, как все». В ней запротестовало что-то… Вероятно, женское. Чисто женская сантиментальность взяла, наконец, свое.
А, может быть, она просто постарела?
И хотя он вел себя в объяснениях с нею обычно, как дурак, но был сейчас рад, что обнаружил все-таки твердость.
В сущности, это с ее стороны своего рода попытка устроить coup d’etat. Впрочем, ее отчаяние его трогало. Он даже почувствовал особого рода волнение, что-то похожее на давно заснувшее влечение к ней. В особенности, когда она стояла у двери, и он ее тихо позвал, а она отрицательно покачала головой.
Но, в общем, это было все-таки с ее стороны насилие. С насилием он должен бороться.
Ему представилось, что было бы, если бы он подчинился. Да вряд ли это удовлетворило бы и ее.
Вечером, вернувшись домой, он спросил Дуню, где барыня.
Она сделала строгое, осуждающее лицо.
— С самого обеда заперлись и не выходят.
Ему стало холодно.
Сначала он хотел к ней постучаться, но дрянная трусость взяла верх, и он, стыдясь самого себя и своей ничтожности, юркнул в свою комнату.
— Пусть она оглядится сама, — утешал он себя. — Ну, что он, что может ей сказать? Если угодно, это с ее стороны измена слову. Он какой был, таким и остался. Скажет: он развратен. Но он себя и не выдавал за образец чистоты и невинности. Он есть то, что он есть.
И опять его мысли вращались в том же заколдованном круге.
Он разделся и довольно скоро, утомленный безвыходными мыслями, заснул.
Проснулся от неопределенного, темного сознания. Кто-то точно стоял в темноте у его ног.
— Кто? — спросил он отрывисто.
Но никто не ответил.
Он пошарил около себя спички.
— Это — я, — сказала Клавдия.
Что-то равнодушное и вместе пугающее своею решимостью было в тоне ее слов.
— Ты… зачем? — спросил он, по обыкновению не то и не так, как бы хотел и как бы следовало.
Она усмехнулась.
— Да, теперь именно так тебе приходится меня спрашивать.
— Я сказал не то, — поправился он. — Ты какая-то странная.
Она тяжело опустилась на диван в его ногах.
— Я просто твоя жена, — сказала она тем же ровным и странно спокойным голосом. — И в моем приходе к тебе нет и не может быть ничего странного. Я хочу быть твоей женой.
Он лежал молча, не двигаясь. Желал знать, что она скажет или сделает дальше.
— … Нет, я умоляю тебя, — попросил он. — Не надо. Это так грубо и насильственно.
Он в отчаянии сел на диване. Тесно прижавшись к нему и отрывисто дыша, она шептала что-то бессвязное.
Глаз не различал ничего, кроме бездонной тьмы. Была омерзительная дрожь, отчаяние и страх.
— И я тоже не могу, — лепетала она. — Иначе я тебя убью. Я не отвечаю за себя.
Он старался разжать ее руки. Вдруг острая, тошнотворная боль ущемила его левое плечо. Это Клавдия впилась зубами.
— Вот тебе.
Он хотел отбросить ее от себя.
Она тяжело навалилась на него.
— Это — гадость, — сказал он. — Стыдно.
— Мне ничего теперь не стыдно.
— Что тебе нужно от меня?
— Чтобы ты был моим мужем. Ты и только ты. Иначе… иначе будет плохо и тебе и мне.
Завязалась борьба. Дрожа от злобы и отвращения, он овладел одною ее рукою. Она вскрикнула от боли и вдруг перестала сопротивляться. Он почувствовал, как ее тело вдруг пропало в темноте. Раздался глухой стук о ковер, и все смолкло.
Он чиркнул спичкой.
В некрасивой позе, полураздетая, она лежала на полу в обмороке. Рот был жалобно полуоткрыт, и ресницы мелко дрожали.
Перетащив ее на диван, он покрыл ее одеялом и сбрызнул водой.
Она долго не приходила в себя.
— Что же это будет? Что это будет? — повторял он в отчаянии и страхе.
Клавдия, хотя уже очнувшаяся, лежала неподвижно на диване с раскрытыми глазами и исступленно смотрела перед собой.
Он понимал, что с ней творится что-то чрезвычайное. Боролись — жалость и мужская гордость.
— Все равно я тебя убью, — сказала вдруг Клавдия глухим голосом. — Мне уже нечего терять. Я — погибшее существо.
Она мучительно пошевелилась. Лицо ее исказилось гримасой страдания. Потом, впавши в прежнюю неподвижность, она продолжала:
— Я стала форменным животным. Я даже не могу себя убить. Я могу только мстить, и я буду мстить. Тебе и всем тебе подобным, которые убили во мне женщину. Да, потому что я больше не женщина, а бесстыдная тварь.
Она замолчала, и только грудь ее гневно вздымалась.
— Я прекрасно понимаю, — говорила она немного спустя, — что ты — паразит, ничтожество. Ты развратил меня, потому, что это — назначение таких людей, как ты. Все эти дни и часы я думала над своим положением и пришла к одному определенному решению: или ты найдешь в себе силу и способность образумиться, или…
В нем проснулась ярость. Наскоро одеваясь, он крикнул:
— Никогда! Это черт знает, что такое! Ты хочешь заставить меня силой! Ты с ума сошла. Если так, я брошу все и уеду.
— Ты этого не сделаешь, — сказала она и перевела на него пристальный взгляд. — Вернее, не успеешь сделать.
Он знал, что у нее есть собственный револьвер. Но это, конечно, вздор, угрозы. Какая пошлая комедия.
— Этим ты только ускоришь свои счеты со мною, — заключила она, вставая. — Потуши электричество: я выйду.
Он повернул выключатель и отошел, натыкаясь на мебель, в другой конец комнаты. Клавдия казалась ему сейчас крупным, диким зверем, — вроде пантеры, — который поселился в его квартире. Она могла его безнаказанно терзать, как хотела. Она могла ему выбить глаз, исцарапать лицо. Вот подлость.
Клавдия захохотала в темноте.
— Жалкий трус… Пародия на человека… Пусть будет проклят тот час, когда я увидала тебя…
Дверь жалобно скрипнула. Он зажег свет и с лихорадочной поспешностью продолжал одеваться, еще не зная, что предпримет.
Его ужасало и удивляло то, что произошло.
«Следовательно, ее идеал — мещанский брак, — думал он. — Отлично! Союз супругов, основанный на принуждении…»
Но другое, более глубокое и искреннее чувство подсказывало ему:
— Она испугалась одиночества…
Он ясно видел перед собою ее раскрытые, остекленевшие глаза.
Но почему так внезапно? Это совершенно расстроило его планы, переворачивало душу. Какое она имеет право так не считаться с его личностью?
Припадок ярости вновь овладевал им, но он вспоминал ее страдающий расширенный взгляд, и снова проникался мучительной жалостью.
Нет, ему решительно не следовало жениться! Какая ошибка, какая ошибка! Боже!
К утру, после бессонной ночи и метания по кабинету, у Сергея Павловича созрел план спокойного объяснения с женой.
Он постучал в двери ее спальни.
— Войди, — сказала она громко.
Как и вчера, она была тщательно одета.
— Видишь, нам самое лучшее договориться, — начал он и остановился, пораженный неопределенным выражением ее совершенно бледного лица.
Она сидела у туалета, полуобернувшись к нему лицом, и одна ее рука лежала на столике, точно держа что-то покрытое белым.
