— Значит, теперь насчет только парикмахера. Это уже как доктора, — добавила она печально.
— Пупочка! — сказал он еще раз и послал ей воздушный поцелуй.
Он стал думать о Клавдии, и его до крайности бесила мысль об ее аресте. Она старался представить себе ее лицо, каким помнил его в бреду, когда она говорила:
— Скоро, скоро!
Но в ее лице были тогда только преданность, страдание и любовь.
Как ее смели арестовать? Он начал беспокойно метаться по постели.
… Девушка стояла над ним и тревожно говорила:
— Нехорошо, барин, нехорошо. Вот у вас опять температура.
Лицо ее было в красных пятнах. Глаза заплаканы.
— Вот теперь вам опять хуже. Смотрите: повязку свою сбили набок.
Он улыбнулся ей.
— Я спал.
— Как же… Коли будете себя так вести, я никогда не стану с вами разговаривать. Лежите, коли так, и молчите… Сейчас доктора придут.
Она замолчала, точно не решаясь еще что-то прибавить.
Он вопросительно посмотрел на нее.
— Лежите уж.
Громко разговаривая, вошли два доктора.
Их заботило внезапное повышение температуры. Они долго переговаривались об этом обстоятельстве.
— Вас что-нибудь волнует? — спросил главный доктор и внимательно уставился через очки.
Сергей Павлович понимал, что у этого человека есть нехорошая затаенная мысль. Ему хотелось крикнуть доктору, что он — сыщик. Но он сдержался и сказал, неприязненно усмехнувшись:
— Какое это имеет отношение к медицине?
— Такое, что вам не следует теперь волноваться, — сказал сухо и резко помощник.
Оба эскулапа внимательно и выразительно посмотрели друг на друга.
— Ваша рана нанесена, по заключению врачей, не вами самими, — сказал старший. — Что вы можете нам сообщить по этому поводу?
— То, что эта ложь меня возмущает…
Сергей Павлович закрыл глаза и добавил чуть слышно сквозь зубы, хотя ему хотелось крикнуть:
— Кому понадобилась эта клевета?
— Пусть войдет, — сказал главный доктор помощнику.
Послышались в коридоре шаги, и вошло несколько человек, в том числе один в полицейской форме.
Сергей Павлович болезненно пошевелился. Потом ему стало смешно.
Кто и что может сделать Клавдии, если он этого не захочет? Черт знает, какое нахальство! Это их личные супружеские счеты! Скажите! Они решили заступиться за него! Интересы общества! Как громко!
Молодой человек посредственного вида, с пробором посредине головы a la tango, раскрыл черный, вдвое согнутый портфель и, видимо, приготовился спрашивать.
— Да, я сам, — сказал на его вопрос Сергей Павлович. — Не считаю нужным давать отчета; впрочем, я сделал это потому, что мне изменила любимая женщина.
— Ваша жена?
— Нет.
— Вы можете представить какие-либо доказательства?
— Но зачем?
— В данный момент следствие на основании медицинской экспертизы привлекло к ответственности вашу жену.
Сергей Павлович по привычке хотел выразить недоумение пожатием плеча и вскрикнул от боли.
— Это — физическая боль, — сказал главный доктор. — Необходимо окончить допрос.
Сергей Павлович вспомнил о письме Бланш.
— Там… мое платье, — попросил он.
— Вас беспокоит содержимое его карманов?
Следователь с готовностью полураскрыл портфель.
Вдруг сделалось необъяснимо худо. Поднялись невыразимые боли в боку.
Младший доктор взял пульс.
— Желательно окончить допрос, — сказал он.
Сергей Павлович отрицательно покачал головой.
— Там… лилового цвета письмо… цвет отставки… Прочтите…
Сделав последнее усилие, он добавил:
— Глазовский…
И тотчас закрыл рот пальцами.
Ему казалось, что он говорит не то, что надо. Начался бред.
— Интересы общества! Скажите!..
С этой мыслью Сергей Павлович очнулся вновь. На теле была неприятная испарина. В платок он опять начал кашлять кровью.
Но теперь ему казалось, что он уже очнулся окончательно.
Вошла миловидная сиделка и пустила электричество. Теперь она была строгая, неразговорчивая и держалась в стороне.
Сергей Павлович вспомнил, что забыл попросить докторов о разрешении побриться.
— Пупочка! — позвал он ее. — Вы на меня обиделись?
Он видел, как она вспыхнула и сделала упрямое лицо.
Дело идет на лад. Он щелкнул языком.
— Бомбошечка, подойдите ко мне.
— Какие вы неугомонные! — Верно, вы всегда были такие. За это вам и досталось. Сознайтесь.
— Послушайте, лучший цветок из садов Озириса, эта клевета не идет к вашим коралловым губкам.
— Что вы такое говорите? Я вас не понимаю, — сказала она печально. — Вы это говорите барышням.
— Вы лучше всякой барышни. Только не повторяйте, прошу вас, докторской лжи.
— Неужто вы сами? Ах, Господи!
Помолчав, она прибавила:
— Сергей Павлович… Это наш ординатор… давеча, я сама слышала, говорили: «А, может, и впрямь… ежели он стрелял, неплотно приставивши дуло»… Только теперь сказывают, что у вас идет на поправку.
Она стояла, скрестивши полные руки на животе. Какой у нее красивый голос. Боже, как безумно хороша жизнь!
— Как вас звать? — спросил он и вдруг испугался, что она назовет какое-нибудь вульгарное имя.
Но она поправила кокетливым жестом косынку и, быстро взглянув на него, сказал:
— Надежда.
И, откидывая пышноволосую голову и выгибая грудь, пошла к двери. В дверях она остановилась и нарочно поправила пышный бант назади. Она хотела, чтобы он полюбовался ее спиной и бедрами.
«Я буду жив, — подумал он, чувствуя знакомый внезапный толчок в груди, и приятная теплота залила ему тело. — Какое счастье и радость жизнь».
Ему захотелось встать, пойти, двигаться, кричать от восторга и плакать.
«Милая! — шептал он беззвучно, наблюдая девушку. — Ты хочешь, чтобы я смотрел на тебя. Я молюсь тебе, моя жизнь, моя Надежда!»
Она обернулась и, держа руки в боки, кивнула ему приятельски головою.
— Ну уж, лежите! Закройте ваши глазки, а то опять полезет температура.
Она ему говорила: «глазки», точно он был маленький, а она большая-большая. И ему хотелось бы поймать ее подвижную, белую, заботливую руку и с признательностью поцеловать.
— Извольте же лежать! — повторила она капризно и топнула ногой. — Ну!
Он кивнул ей головой и блаженно закрыл глаза.
Право, жизнь вообще недурно складывалась для него. Если рассудить строго, то ведь он сейчас был, пожалуй, в явном выигрыше. Все разрешилось так ясно и просто.
И что могла Клавдия сделать другого, как не выстрелить в него? Что ей оставалось? Объясняться и объясняться с ним без конца?
И что мог сказать ей нового тогда он, когда вошел?
Такие вещи разрешаются всего проще таким образом, как сейчас.
Как хороша жизнь!
Конечно, ему сейчас не хватает многого. Прежде всего, сигарет.
Он постучал нетерпеливо ложкой по стакану.
— Курить нельзя? Спросите! — приказал он девушке. — Пупочка, куда же вы ушли? Вы сейчас же приходите. Сидите здесь.
Он показал ей на кровать.
— Здесь нельзя. И курить вам тоже нельзя.
— А что же мне можно? Поцеловать вашу ручку можно?
— Я простая. Наших ручек не целуют.
— Будто бы!
Он настойчиво протягивал ей свою.
— Лежите, а то уйду.
— Закрыть глаза?
— Да.
Она сделала смешно-строгое лицо. Он закрыл веки.
— Только не уходите, — попросил он.
«Я же хотел думать, — вспомнилось ему, — и не думаю… О чем я думал? Кажется, о Клаве…»
И его мысли, бессвязно путаясь и переплетаясь, опять потекли. Он думал о том, что Клавдия была в сущности всегда с ним несчастна. Да, он был слишком легкомыслен. Он не задумывался над тем, что переживает она.
— Она соблазнилась легкостью его философии, но эта философия не для нее. — Ему начали рисоваться мрачные картины ее ареста.
— Где она? — спросил он вдруг.
Вероятно, девушка думала, что он бредит, потому что не ответила ему ничего.
— Я спрашиваю: где моя жена? — повторил он громче и открыл глаза.
— Не думайте, — посоветовала девушка. — Ее не обидят.
— Нет, ее обижают, — сказал он, превозмогая слезы. — Ах, какое несчастье, несчастье! — повторил он, вдруг сознавая весь ужас происшедшего. — Я — негодяй, Надя. Вы понимаете это? О, что я сделал! Я всю жизнь жил, не думая, Надя. Это ужасно! Это прямо-таки ужасно!
Он в тоске протягивал к ней руки.
— Сейчас вы больны. Сейчас вам не надо думать.
— Нет, нужно, Надя, нужно. Человеку всегда нужно думать. И вот я сейчас так хорошо понимаю всю трагедию. Она так и сказала: «Знаешь, ведь это не комедия, а трагедия». А я расхохотался.
Он смотрел на нее расширенными от ужаса глазами и силился привстать.
