Она открыла дверь и заглянула внутрь, как в пещеру. Часть крыши в свое время была разобрана, ее заменили стеклом, чтобы свет луны и звезд мог проникать в помещение. Теперь даже в темноте вполне можно было различить предметы, находящиеся в помещении. Она огляделась. Ее рука нащупала выключатель, и вдруг она услышала сдержанное хихиканье. У Лизы похолодело внутри, каждый ее нерв напрягся. Несколько секунд стояла абсолютная тишина, затем она снова услышала шепот, который доносился из дальнего угла, оттуда, где у стены стоял ее старый диван, накрытый ярким покрывалом. Внезапно она поняла, какое зрелище предстанет перед ее взглядом, поэтому она резко хлопнула ладонью по выключателю, позволив яркому свету наполнить темный амбар.
Келом и Джульетта лежали на диване абсолютно голые. Рядом с ними на полу стояла початая бутылка белого вина. Рядом валялась еще одна, на сей раз пустая, свидетельствующая о том, что ее содержимое было выпито за довольно короткий срок сразу после ужина. Некоторое время ни один из них не пошевельнулся, затем оба спрыгнули с дивана. Джульетта схватила покрывало и, словно ширмой, старалась укрыть от взора матери это нелицеприятное зрелище. Ее лицо вызывающе нахмурилось. В это время Келом отчаянно пытался отыскать свои джинсы, затем схватил их и, повернувшись к Лизе спиной, натянул на голое тело и застегнул молнию. Когда он снова повернулся, его лицо было пунцовым.
— Тетя Лиза, я сейчас все объясню.
— Благодарю тебя, Келом. Я не думаю, что стоит что-нибудь объяснять. Я и так все вижу. — Сначала она почувствовала слепую ярость оттого, что они осквернили ее рабочее место. Но затем первоначальный шок быстро сменился гневом — ведь эти дети очень наглядно дали понять, что они больше не являются детьми, потом жалостью к ним, потому что они стояли перед ней, полные смущения, а их внешний вид говорил сам за себя, красноречивее любых слов. Она почувствовала ужас и страх от одной только мысли, что ей придется объяснять все Адаму и Джейн. А затем у нее возникло нестерпимое желание рассмеяться при виде их кротких, испуганных, как у кроликов, лиц.
— Вы ведь не расскажете отцу? — Мольба Келома нарушила ход ее мыслей. Он потянулся к своей рубашке. — Пожалуйста. Иначе он убьет меня.
Она неопределенно покачала головой.
— Я не думаю, что он сделает это, Келом. — Она глубоко выдохнула и снова потянулась за сигаретой. — Мне кажется, будет лучше всего, если вы дадите мне выпить немного вина, пока я буду размышлять над тем, как мне следует отреагировать на увиденное. — Ее мозг отчаянно работал.
«Я тоже была молодой.
Черт побери, я занималась любовью с его отцом на этом же самом диване.
Да, но ведь они всего лишь дети.
Допустим, она забеременеет.
Мы справимся.
Мы всегда достойно воспринимали любые трудности».
— Мам. — Джульетта не потеряла самообладания и быстро надела трусики и длинную мужскую рубашку. Она налила матери бокал вина и еще один для себя. Глаза Джульетты горели ярким огнем, а на щеках играл легкий румянец. Лиза подозревала, что виной тому не количество выпитого вина, а ее бесцеремонное вторжение, которое повлекло за собой преждевременное прекращение того, чем они занимались. Во всем остальном Джульетта казалась абсолютно спокойной. — Извини нас. Конечно, мы не должны были заниматься этим в твоей студии. — Она безошибочно перевела разговор на то, что было очень важным в жизни Лизы. По крайней мере, это было ее козырем. — Не беспокойся за нас, мы были очень аккуратны. Кроме того, мы собираемся пожениться. — Она одарила мать очаровательной улыбкой. — Пожалуйста, ты не должна говорить ни папе, ни отцу Келома, потому что они не поймут. Но ведь ты нас понимаешь, правда?
Многократно прокручивая в голове всю ситуацию, Лиза молчала. Она отхлебнула из бокала и поняла, что не испытывает какой-то злости или неприязни.
— Я подумаю, что делать, — наконец произнесла она. — Мне надо хорошенечко все обдумать.
На лице Джульетты заиграла ослепительная улыбка. Ее мать всегда произносит именно эти слова, когда собирается уступить или сдаться. Просто ей необходимо некоторое время хранить подобающий вид, чтобы соблюсти приличия. Она поцеловала мать в голову.
— Ты просто прелесть. Я всегда знала, что ты поймешь. Тетя Джейн такая зануда. — Она взяла Келома за руку и притянула поближе к себе. — Дядя Адам обязательно все поймет, я уверена. Ведь вы были с ним любовниками, правда? — Огонек в ее глазах загорелся еще сильнее.
— Джули, это какое-то немыслимое предположение. — Лиза мысленно подумала о том, зарделась ли она от смущения. Внезапно она пожалела, что включила полный свет, при котором теперь на ее лице безошибочно можно было прочитать все, что там было написано.
— Мы с Келомом все время думали, что вы были любовниками. Мы часто говорили про это. Правда ведь, Кел? Мы думали, что мы, может быть, даже брат и сестра. И это было очень забавно, когда мы были детьми. Но сейчас это было бы просто недопустимо! — Она подлила себе в бокал еще вина, так как очень быстро выпивала его. — А теперь мы тоже любим друг друга, и это замечательно. Круг замкнулся, особенно если Кел отправится в Эдинбург и станет заниматься медициной, как и дядя Адам.
Внезапно через открытую дверь потянуло холодным воздухом. Лиза почувствовала легкий озноб.
— Джули…
— Нет, мама, не злись, пожалуйста, ведь это так здорово. — Девочка сделала еще один глоток из своего бокала и закружилась вокруг в легком танце. Ее длинные стройные ноги оставались голыми, болтающаяся рубашка не прикрывала их.
В амбаре не было никаких теней. Каждый угол помещения и огромные доски дубовой крыши были ярко освещены. Лиза посмотрела вокруг. Было ли это оттого, что ей упомянули про связь с Адамом, или это был всего лишь запах похотливых человеческих тел, вина и теплой летней ночи…
Внезапно у нее в ушах зазвучал голос Мэрина. Она все еще ищет тебя, Лиза. Она выбрала тебя своей мишенью. И она все еще здесь рядом в темноте. Я боюсь, она преследует тебя из-за того, что ты отняла у нее Адама. И я не думаю, что она принадлежит к числу тех женщин, которые легко прощают свои обиды. Защищайся. Не позволь ей застать тебя врасплох. Сколько бы лет ни миновало, сколько бы воды за это время ни утекло, никогда не поворачивайся спиной к теням. Однажды она снова найдет тебя.
— Пойдемте в дом. — Лиза поставила свой бокал. — Одевайся, Джули, пока твой отец не увидел тебя. Быстрее. Я хочу запереть амбар. Посмотрите, внутрь залетают мотыльки.
Ни в коем случае нельзя дать им понять, что ты боишься. И что она этого не поняла. Помни о том, что вокруг себя надо рисовать защитный круг. Им надо также оградить детей, которых ты так любишь. Она, несомненно, не сможет причинить им зла. Но все равно их надо обязательно защитить.
Лиза чувствовала, как чьи-то глаза наблюдают за ними сейчас. Она могла точно определить, откуда они смотрят. Она бросилась к двери и уставилась в темноту, ожидая увидеть темные волосы, дикие серые глаза и руку с высоко поднятым блестящим клинком. Но там никого не оказалось. Где-то далеко в ночи ухала все та же сова. Ночь была тихая и спокойная. Когда они вышли наружу, Лиза повернулась, чтобы выключить свет, закрыла за собой дверь и моментально почувствовала, как что-то проскользнуло мимо, коснувшись ее ног холодным шелковым мехом.
Томас Крэг умер спустя шесть месяцев после приезда в Питтенросс Адама и Джейн. До последнего вздоха он оставался независимым и необычайно сильным духом. Превозмогая боль, он проводил службы вплоть до дня своей кончины. Томас умер в полном одиночестве, сидя на последнем ряду в собственной церкви. Его обнаружил случайный прихожанин, который зашел в здание с путеводителем в руке. Он интересовался средневековой живописью, которую можно было найти на стене рядом с дверью. Тело к тому моменту уже полностью остыло.
Адам, Джейн и Келом отправились на север, чтобы отдать последнюю дань памяти, организовать похороны и к тому же решить, что делать дальше с наследством. Церковь предварительно уже пришла к выводу, что дом пастора должен быть продан. Он был слишком большой, слишком старый, и его содержание обходилось бы церкви очень дорого.
Адам стоял около могилы отца, которого, как и положено, похоронили на территории церкви, и, потупив взгляд, смотрел вниз. На следующий день они должны были возвращаться в Англию. Горе и жалость переживал Адам. Это была невосполнимая утрата. В жизни его отца было так много несчастий, столько страданий и горечи! И все это ради чего? Приобрел ли он в награду тот покой, который так старательно искал всю жизнь? Был ли за гранью этого мира другой, лучший, мир, который его ждал и радушно принял, чтобы компенсировать все то горе и лишения, которые он постиг на этой земле? Или беспокойный дух его отца будет продолжать бродить по деревне и витать в помещении, который он называл своим домом? От одной этой мысли Адама передернуло.
