— Мэтти, — сказала Джулия. — Уже почти одиннадцать.
— Ну так и что? Ты сама не такая уж ранняя птичка. Разве нет?
— Лили проснулась в полседьмого. Она каждое утро просыпается в это время.
— А, да. Извини. Как она? Прости, я не поздравила с днем рождения. Работа. Ты знаешь, что это такое.
— Знаю, — бодро сказала Джулия. — Что с тобой?
Мэтти застонала. Поддерживая свободной рукой голову, она после некоторых усилий оперлась на подушки и приподнялась. Комната качнулась и снова встала на место. «Похмелье. Черт бы его побрал».
— Если бы я была рядом… Что ты делала вчера?
— Кто его знает. Если бы я могла вспомнить. Нет, не получается. Может, так оно и лучше. По вечерам у меня нет выступлений, и в этом вся проблема. Репетиции ужасны, остается столько свободного времени, что занять его можно только выпивкой.
Джулия посмотрела туда, где Лили счастливо играла с деревянными кубиками, водружая их один на другой, а затем разрушая с ликующим возгласом. Александр прошел через сад к летнему, полузаросшему травой домику. Там он раскладывал свои записи и ноты по всему столу и мог работать часами.
— Не расстраивайся, Мэтти, все пройдет, — Джулия была тронута.
Мэтти пожала плечами. Сюда бы чашку чая. Две пинты крепкого чая. Но рядом не было никого, кто мог бы его приготовить.
— Джулия, в чем дело? Если ты позвонила только чтобы поболтать, то…
— Нет.
Это было сказано так резко, что Мэтти на минуту позабыла о головной боли.
— Мне надо поговорить с тобой. Джошуа приехал. Он хочет встретиться со мной.
Мэтти напряглась, чтобы найти подходящее определение для того, что она думает по этому поводу. Даже в таком состоянии это не заняло много времени.
— Надеюсь, ты послала его к такой-то матери?
Последовала короткая пауза. Джулия тихо сказала:
— Нет, я этого не сделала. Я тоже хочу увидеться с ним.
— Так почему ты спрашиваешь моего совета? Ты замужем, Блисс хороший парень. У тебя есть Лили, ты довольна жизнью.
— Не надо, — сказала Джулия. — Я осталась такой, как была. Мы с тобой подруги. Можно приехать к тебе на несколько дней, если будет надо? Вот и все.
— Солгать за тебя что-нибудь. Ты об этом?
— Ты на такое способна?
Мэтти рассмеялась, хотя голова от этого заболела еще сильнее.
— Ну конечно! Это будет уже не в первый раз.
Воспоминания вернули их в те дни, когда они прогуливали занятия на Блик-роуд. Узы дружбы остались нерушимыми, хотя сейчас их многое разделяло. Они всегда могут прийти друг другу на помощь, какие бы внешние обстоятельства ни разводили их в разные стороны.
— Спасибо, Мэтти.
— А еще я надеюсь, что ты на самом деле не такая дурочка, какой мне сейчас кажешься. Когда ты приедешь?
— Завтра. Я собираюсь поужинать с ним.
Мэтти уловила в ее голосе возбуждение, настороженность и нескрываемую радость. Отношение Джулии к ее летчику не менялось с тех пор, как она впервые увидела его «У Леони». У Мэтти возникло горькое предчувствие страдания, которое неизбежно последует, и еще она почувствовала сильный укол зависти. Ей хотелось сказать, чтобы Джулия не делала этого, хотелось оградить Джулию от боли, а заодно и ей стало бы легче. Она могла примириться с замужеством лучшей подруги, с ее материнством, с тем, что она — владелица Леди-Хилла, пусть и поврежденного огнем, но ей невыносимо было быть свидетельницей страсти и экстаза чужой любви, хотя бы и недолговечной. «Ну и сука же я, — утомленно подумала Мэтти. — Джулия права. Не надо вообще ничего говорить».
— Ну, значит, до завтра. Если хочешь, можешь сразу же пойти ко мне. Я вернусь с репетиции к шести. Ты возьмешь Лили с собой?
— Не беспокойся. Фэй присмотрит за ней. Конечно, ей не нравится заниматься этим, поскольку мешает варить джем, или петь в хоре, или отрывает от какого-нибудь другого вида той кипучей деятельности, которой они все здесь поглощены. Но я сказала ей, что собираюсь сходить к своему гинекологу, и этот довод подействовал на все сто. Врачи — это святое, а кроме того, здесь не принято говорить вслух о столь низменных вещах.
Мэтти ухмыльнулась.
— Ну ты даешь! Увидимся завтра, маленькая авантюристка. Чао!
Мэтти повесила трубку и вытянулась на постели, стараясь собраться с силами. Она полностью проснулась, и не было никакого смысла валяться и дальше — она знала это по опыту. Лучше было бы встать и притвориться, что все в полном порядке, а потом, через часок-другой, все на самом деле придет в норму и она сможет делать все, что собиралась. Бывали, впрочем, и такие дни, когда лучше не становилось, но они случались так редко, что не стоило обращать на них внимания. Репетиция в два часа, и у нее достаточно времени, чтобы определить, какой день ее ждет.
Очень осторожно Мэтти села и опустила ноги на пол. Голова и желудок сопротивлялись, но явно недостаточно, чтобы помешать ей встать. Волоча ноги, она подошла к окну и отодвинула занавеску. Щурясь от яркого света, она прижалась лицом к холодному стеклу и посмотрела на улицу. Озабоченные и занятые люди, как обычно, торопились куда-то вдоль магазинов на противоположной стороне. Продавец книг опустил голубой выцветший занавес над книгами, прикрывая их от солнечных лучей; ювелир, лавочка которого была по соседству, стоял в дверях и наблюдал за прохожими. Под квартирой Мэтти находилась молочная, и, подавшись вперед, из окна ее спальни можно было увидеть пустые ящики из-под молочных упаковок. А вдали, в конце улицы, можно было разглядеть ограду и фронтон Британского музея.
Мэтти нравилось жить в Блумсбери. Это был немодный и нетеатральный район, с множеством маленьких книжных лавок, небольших издательств. На пересечениях улиц ютились магазинчики и невзрачные кафе. Она научилась быть как дома на шумных, беспокойных улицах, находить на них безопасное убежище. Знакомый вид из окна был приятен и успокаивал. Она сразу почувствовала себя лучше. Мэтти одернула ночную сорочку и пошла на кухню. Ее кулинарные способности ограничивались приготовлением концентратов, которые стояли на узкой полке рядом с электрическим чайником. Вообще-то Мэтти очень редко готовила. Обычно она пила чай с пирожными, а когда очень хотелось есть, она спускалась в кафе и заказывала вареное яйцо или бутерброд с ветчиной. В отличие от Джулии, Мэтти не приобщилась к экзотической кухне и не научилась у Феликса готовить. Когда она съедала свою порцию в кафе, то продолжала сидеть там, курить и прислушиваться в разговорам посетителей.
Такой была ее личная жизнь в Блумсбери.
Были в жизни Мэтти еще и рестораны — до или после вечеринок, куда ее водили те, кто хотел потом с ней переспать. Там она обычно выбирала причудливые кушанья и с видом знатока рассуждала, какое вино подойдет к ним. Чаще она с достоинством отвергала последующие предложения, если ей только не было все равно или если она не была слишком пьяна. Вчера она определенно напилась, но каким-то чудом ей удалось убежать от поклонника.
Мэтти вскипятила чайник и заварила чай. Она села за стол с чашкой и почувствовала себя почти здоровой. Если до этого ей было жаль себя, потому что не было никого, кто принес бы ей чай и любовь, то сейчас она снова была собой. «Если бы рядом оказался мужчина, — рассуждала она, — то, возможно, он бы ожидал, что она принесет ему чашку чая. И любви ему хотелось бы еще больше, чем ей, потому что ему, несомненно, было бы еще хуже».
Мэтти улыбнулась и залпом выпила чай. Она потянулась за сигаретами, но, вспомнив, что нет спичек, стала перебирать события прошедшей ночи. Началось все, как обычно, с театрального кафе и общения с тремя актерами. День выдался тяжелый, и они по очереди проставляли друг другу выпивку, стремясь поднять настроение. До премьеры оставалось две недели, но казалось невероятным, что к этому сроку все погрешности будут исправлены и дыры залатаны.
Они ставили переделанную на современный манер версию «Ромео и Джульетты». Спектакль играли в помещении склада современной одежды. Сцена была черного цвета. Режиссер заявил, что Шекспира надо играть в стиле поколения, воспитанного на «Вестсайдской истории». Мэтти ничего не имела против Джульетты в черной кожаной куртке и с прической, которая напоминала огромный улей, увенчанный черной ленточкой. Такой видел ее режиссер, и Мэтти прилагала все усилия, чтобы сыграть Джульетту именно так. Сложности возникли со стихотворным текстом. У нее не было соответствующих навыков. Ритм сбивался, когда она произносила текст, и слова то слишком растягивались, то сбегались в бессмысленную скороговорку. Режиссер был так поглощен переделкой Шекспира и поиском спецэффектов, что Мэтти приходилось самой барахтаться в своей роли. Она знала, что режиссер с самого начала возненавидел ее игру и взял ее на роль Джульетты только потому, что делал авангардную пьесу и был полон профессиональной зависти к успеху Джимми Проффита. Безысходность положения усугублял актер, исполнявший роль Ромео, — выпускник Королевской академии драматического искусства и гомосексуалист, обладавший жеманными манерами Дорис и Ады, но лишенный при этом их остроумия и пластичности.
