— Что со мной? — проговорила я.
— Вы пять часов были в обмороке. Я нарочно не приводил вас в сознание. Вы же отдохнули немного, не так ли?
— Как сказать, — произнесла я с сомнением. — Я, кажется, очень слаба.
— Это естественно. Вы очень много крови потеряли. И еще не скоро подниметесь с постели.
— А вы… вы давно здесь, господин доктор?
— Почти пять часов.
— Как же вам удалось так быстро приехать?
— Брике разыскал меня у графини де Лораге. Благодарение Богу, что я был так близко.
— Что, разве я была так слаба?
— Вы истекали кровью. Ваш обморок — как раз следствие кровопотери. Мне пришлось наложить столько швов, а вы этого даже не почувствовали.
Я попыталась улыбнуться.
— Но ведь теперь все хорошо, да, господин д’Арбалестье?
— Да. Это просто чудо какое-то. Вам повезло, мадам.
Я упала на подушки и снова улыбнулась. Мне нравился доктор д’Арбалестье. Он напоминал мне чем-то Эсташа Лассона. У них даже очки были одинаковой формы, и это сходство успокаивало меня.
— Невероятный случай, — сказал он будто самому себе. — Я опишу его в парижском медицинском журнале. Невероятный случай стремительных родов… Похоже, что-то очень звало вашего сына на свет, мадам.
— Сына? — Я сразу ожила и снова привстала на локте. — С ним все хорошо, надеюсь?
— Да. Он цепкий мальчик. Я буду наведываться каждые два дня. За таким нетерпеливым ребенком стоит наблюдать.
— Я надеюсь, — прошептала я, — что ему не придет в голову еще чем-то нас поразить…
Вошла Маргарита. Вид у нее был чрезвычайно гордый, а на руках она, как священные дары, держала крохотный белый сверток.
— Целых шесть фунтов, — с улыбкой объявил доктор д’Арбалестье. — Это тоже рекорд для семимесячного.
Маргарита осторожно положила ребенка рядом со мной, и я в первый раз, не без некоторой робости, взглянула на личико своего нетерпеливого сынишки. Он был весь спелёнутый, как крохотная мумия, и, честно говоря, сейчас далеко не блистал красотой, был даже страшненький, как все недоношенные младенцы, но выглядел чрезвычайно умилительно. Я склонилась, нежно коснулась губами его щечки.
— Скоро ему захочется кушать, — сказала Маргарита. — Повивальная бабка помазала ему язычок медом, чтобы у него появился аппетит.
Это был деревенский бретонский обычай. Я видела, как иронично сверкнули глаза доктора за стеклами очков.
— Ах, Боже мой, — прошептала я, — у меня опять нет молока.
— Чепуха, — заявила Маргарита. — Ни одна знатная дама не станет сама кормить ребенка. В округе найдется с десяток бретонок, которые сочтут за честь быть молочной матерью будущего герцога дю Шатлэ. Правильно я говорю, господин доктор?
— Постарайтесь выбрать лучшую из них, милейшая, — посоветовал он. — А что касается вас, мадам, то, разумеется, вам не следует вставать с постели. Я останусь здесь на ночь, на тот случай, если произойдет еще какая-нибудь неприятность.
— Элизабет приготовит вам комнату, сударь…
«Мальчик, — подумала я с нежностью. — Ах, похоже, что этот ребенок заберет себе ту частицу моего сердца, что принадлежала раньше Жану».
— Герцог не вернулся? — спросила я с надеждой, обращаясь к Маргарите.
— Нет, милочка. Мы уж и искать его послали. Он ведь еще, наверное, не знает, что тут случилось.
Я устало прошептала:
— Меня ужасно клонит в сон… Я, наверное, усну, Маргарита.
— Да о чем речь? Спите сколько угодно. Я никому не позволю вас тревожить. Мы только перенесем вас из гостиной в спальню, но мы это тихонько сделаем, вы даже не почувствуете…
«Какой сегодня день? — подумала я, уже засыпая. — Ах, да, 18 апреля 1797 года… Боже мой, как хорошо, что наш малыш родился прямо на Пасху! Это хороший знак… Просто, можно сказать, счастливая звезда…»
С этой мыслью я и уснула.
На следующее утро, когда я проснулась, первым, что я увидела, было лицо Александра.
Он сидел рядом, держа мою руку в своих. Сидел, вероятно, довольно долго.
— Вот как, — прошептала я, улыбаясь, — вы не осмеливаетесь меня будить?
— Я был рад, что вы отдыхаете. Вы спали так сладко.
Наклонившись, он произнес:
— Ну мог ли я думать, что вернусь из Динана, уже став отцом?
— Это было сюрпризом и для меня, любовь моя. Все случилось слишком внезапно.
— Д’Арбалестье сказал, что вы сильно пострадали.
— Теперь это не важно. Я рада тому, что жива, и хочу забыть все плохое.
Помолчав, я шепотом — будто речь шла о чем-то сокровенном, тайном — спросила:
— Вы уже видели его?
— Да. Я два часа стоял у его колыбели.
— Он мужественный мальчик, правда?
— Этого и следовало ожидать. Это ребенок исключительно благородной крови.
Александр добавил, усмехаясь:
— Смесь крови де ла Тремуйлей и дю Шатлэ — по-моему, это довольно гремучая смесь, дорогая. Поглядим, что из этого выйдет.
Я молчала, прижимая его руку к своей щеке. Нельзя даже описать то, что я чувствовала в тот миг. Я была спокойна, потому что рядом был Александр. Я была необыкновенно горда, потому что родила ему сына. Наконец, я была очень счастлива, ибо отныне мы были вместе. Мы составляли теперь одну семью.
Он поцеловал мою руку, потом — с осторожностью, какой я раньше в нем не замечала, — коснулся губами моих губ.
— Спасибо, душенька, великое спасибо, — произнес он с искренней благодарностью. — Вы подарили мне великолепного сына. Подарили его именно тогда, когда он стал мне нужен. Мой отец — он так рад. Да и все вокруг очень рады. Вы принесли в Белые Липы счастье, любовь моя.
Я задержала дыхание в груди, чтобы не пропустить ни слова из того, что произносил этот глубокий, столь любимый мною голос. Каждое его слово стоило горы золота.
— Никого я не люблю так, как вас, Сюзанна, и то маленькое создание, что лежит в люльке, — сказал он с нежностью. — И каким же был я вчера дураком, когда затеял с вами тот разговор! Да будь я проклят! Честное слово, мне нет прощения.
— О, что вы выдумываете, — принялась я его горячо разубеждать. — Все это глупости. И не смейте себя упрекать! Это не ваша вина… и не моя. Просто судьба так захотела.
— Вы тоже подумали, что Пасха — это хороший знак?
— Да.
Улыбаясь, он снова поцеловал мою руку. И сказал:
— Честное слово, я люблю тебя, Сюзанна.
— А я тебя.
В конце концов мы оба рассмеялись.
На минуту оставив меня, он вернулся с малышом на руках. Ребенок был завернут сейчас в рубашку — отцовскую рубашку, рубашку Александра. Это была старая бретонская традиция. Правда, вчера о ней не вспомнили. Но ведь лучше поздно, чем никогда.
Александр положил ребенка между нами, и мы оба склонились над ним, шепотом обмениваясь замечаниями, страшно боясь его разбудить. Меня радовало то, что Александр так счастлив, что он так часто смеется. Я ведь обожала его улыбку — белозубую, сверкающую, словно осветлявшую лицо от подбородка до темных ресниц. Одна его улыбка наполняла меня радостью.
— И все-таки он маленький, — зашептала я, — очень маленький! Ах, не разубеждайте меня, это я виновата. Я зря волновалась. Я повела себя как дуреха…
Смеясь, он поцелуем закрыл мне рот. Потом шутя произнес:
— Черт возьми, я совсем иного мнения об этом мальчугане. Он невелик, но скоро возьмет свое. Вы же не видели, как он напал на кормилицу.
— Он, значит, не лишен аппетита? Ах, как хорошо, Александр!
Подняв голову, я с любопытством спросила:
— Вы видели его глаза? Какие они?
На лице Александра отразилось искреннее недоумение. Оказалось, что ни он, ни я глаз мальчика не видели.
— Как же их увидишь, если он все время спит. Ничего, мы немного потерпим и еще познакомимся с ним.
Я тихо-тихо спросила:
— Знаете, что мне больше всего нравится в вас, мой милый?
— Теряюсь в догадках, Сюзанна. Ну же, говорите, а то меня замучит любопытство.
— Ваши глаза. Они такие синие-пресиние… Ах, если бы и у него были такие же!
Мы замолчали. Потом Александр, положив мою голову себе на грудь и перебирая мои волосы, заговорил:
— Это будет очень хороший парень, мы уж оба для этого постараемся, дорогая. И хорошо, что наш первенец — мальчик. Он будет наследником, герцогом дю Шатлэ. Кстати… Послушайте, а вам-то кого хотелось?
— Мне было все равно, — сказала я честно. — Но теперь, конечно, мне хочется только его. Этого мальчика. Я бы его ни на кого не променяла.
— Да уж, надеюсь на это… А еще надеюсь на то, что он на вас будет похож. Говорят, сходство с матерью приносит счастье.
— С каких пор вы стали суеверным, Александр?
— С тех пор, как у меня появилось, что терять. Вы и этот мальчик…
Я вся вскинулась, пораженная внезапной мыслью.
— Этот мальчик, этот мальчик! Сколько можно так говорить? Ему следует выбрать имя!
