Александр, видя, что я огорчена, ласково погладил меня по щеке.
— Не печальтесь, дорогая. Ваш отец все равно будет горд и счастлив. Он поймет, почему мы не могли ждать долго.
— Да, действительно, — прошептала я. — Ждать нельзя… Но кого же тогда…
— Что, милая?
— Кого же мы выберем в крестные, Александр?
— Мы можем разделить наш выбор. Вы берете крестную мать, а я — отца.
Я всерьез задумалась. Да, подойти небрежно к этому вопросу было нельзя — все-таки речь шла о маленьком наследнике рода дю Шатлэ. Я бы охотно выбрала Маргариту, но… но понимала, что это слишком рискованный выбор.
— Что вы скажете о графине де Лораге, дорогой?
— Я согласен.
— Ну, а вы? Вы-то, конечно, хотите, чтобы крестным отцом стал Поль Алэн?
— Увы, нет.
Я удивленно посмотрела на мужа. Он произнес:
— Я бы предложил кандидатуру Жоржа Кадудаля.
Мне словно плеснули ледяной водой в лицо.
— Кадудаля? О, что за вздор, Александр? Этот человек даже не аристократ, у него такое темное прошлое и…
Герцог резко прервал меня:
— Его прошлое — это сплошная борьба за восстановление монархии, и даже если Кадудаль не аристократ, то он командует всеми аристократами Бретани, и в этом случае я не считаю возможным позволить своему родовому тщеславию говорить слишком громко.
Я недоверчиво смотрела на него.
— Кадудаль — мой друг, запомните это, сударыня.
— Сударыня? Стало быть, стоит нам разойтись во мнениях об этом человеке, и вы уже называете меня сударыней?
— Могу я спросить, что вы имеете против него?
Я пожала плечами. Что? Я и сама бы не могла объяснить. Просто этот великан всегда появлялся, чтобы увезти Александра. Его появление неизменно приносило какую-нибудь неприятность. Все это я немедленно высказала герцогу.
Он слушал очень внимательно, а потом улыбнулся.
— Вы ошибаетесь. Я Кадудалю не слуга. Мое участие в шуанерии — это мое собственное решение.
— Подумайте, Александр, ведь если этот человек попробует сюда приехать, нам придется принимать столько мер предосторожности! Это будет уже не праздник… Мы должны будем воздвигнуть вокруг чуть ли не крепостную стену, чтобы спасти этого вашего Кадудаля от полиции…
— У нас теперь есть подземный ход. Кроме того, Кадудаль может и сам о себе позаботиться. Впрочем… имею ли я право выбора? Мы, по-моему, договорились разделить наши роли.
Я смирилась, хотя в душе была просто в ужасе. Александр иной раз совершает просто безумные поступки. Он хочет с самого первого дня заклеймить своего сына клеймом роялиста. Все будут говорить о малыше: Боже, да ведь это тот самый, у кого крестный отец — Жорж Кадудаль!
Крестины должны были состояться 28 мая 1797 года, в день вознесения Господня, в дворцовой часовне Белых Лип.
Этот день, задуманный первоначально как достаточно скромный семейный праздник, вылился в такое торжество, которого давно не знали ни Белые Липы, ни округа.
Что с того, что ради этого пришлось поднять на ноги всю сотню шуанов, которые были в поместье, и возложить на них охрану. Эти охранники, впрочем, нарядились ради праздника точно так же, как крестьяне с окрестных ферм. В деревни и на фермы было послано богатое угощение, бочонки сидра и вина, для того чтобы бретонцы охотнее молились за благополучие маленького Филиппа Антуана.
Но, конечно же, главные события происходили в самом поместье.
Замок был украшен гирляндами цветов и бумажными фонариками, кусты были расцвечены иллюминацией, которая красиво выглядела в сумерках. Было приглашено очень много людей. Констанс де Лораге, которая должна была стать крестной мальчика, лучше знала верхнебретонское дворянство и этим помогала мне.
Били фонтаны. Брызги воды падали на необозримое море цветов, разлившееся вокруг усадьбы. Одуряюще сладко пахла цветущая черемуха.
Я была в платье из сверкающего муслина цвета лазури, завышенная линия талии была украшена короткими оборками и вышита серебристыми пальмовыми листьями. Из украшений на мне сияло лишь нежное жемчужное ожерелье. Утопая в облаке воздушного прозрачного муслина, я встречала гостей, здоровалась, улыбалась, протягивала мужчинам руки для поцелуя и как можно приветливее разговаривала с дамами.
Для меня не было секретом, что многие аристократы, прибывшие к нам, либо под подозрением у Республики, либо явно скрывались. О многом говорили сами имена — граф де Бурмон, граф де Фротте, Сюзаннэ, д’Отишан. Все это были люди, за которыми гонялась полиция и летучие отряды синих. Приехать сюда относительно открыто они смогли лишь потому, что с недавнего времени политика Директории круто повернула вправо.
Мне запомнилась встреча с четой де Ларошжакленов. Во-первых, потому что сам граф де Ларошжаклен, красивый, обаятельный, молодой — на несколько лет моложе меня — человек, поздравил меня и подарил изящный, редкой работы кубок из золота с нефритовым дном, кубок, сделанный в виде золотой раковины, что напомнило мне герб де ла Тремуйлей. А во-вторых, потому что женой этого человека была бывшая мадам де Лескюр. Это не могло не вызвать у меня воспоминаний.
Кадудаль приветствовал меня, как всегда, очень почтительно, но с большим достоинством. Я, глядя на него, невольно думала: будто какой-то егерь или лесник затесался среди изящных дам и любезных кавалеров.
Маргарита возглавила процессию, направлявшуюся в часовню. Она несла на белой кружевной подушке завернутого в пеленки малыша. Через некоторое время он был крещен отцом Ансельмом и получил имя Филипп Антуан. Едва проснувшись, малыш снова уснул, и его не тревожили даже звуки музыки.
Потом началось застолье, ради которого было убито великое множество птицы и дичи и изрядно опустошены богатые погреба Белых Лип. Но ни оставаться за столом, ни тем более танцевать у меня не было сил. Роды если и не заставили меня долго мучиться, то причинили мне много вреда. Я не могла подолгу оставаться на ногах. Меня все поняли и извинили.
Я рано легла в постель и, почти не прислушиваясь к тому, что происходило внизу, долго глядела на малыша Филиппа. Это был крошечный, очень спокойный младенец с нежным личиком и смуглой-смуглой кожей. «Отцовской», — подумала я с любовью. Мне даже казалось, что уже сейчас этот малыш демонстрирует характер, похожий на характер отца, — такой же молчаливый и сдержанный. Я, честно говоря, очень редко слышала, чтобы Филипп плакал. Он вообще жил не замечая нас. У него было лишь одно желание — напиться молока, а потом спать, спать и спать…
— Филипп, — прошептала я, касаясь мизинцем щечки сына. — Как же я люблю тебя.
Он еще не был красив. И не приобрел той миловидности, которую рано или поздно приобретают все младенцы, но я была уверена, что со временем это придет. Волосиков у него не было, лишь легкий пушок на лбу. А глаза… Вот глаза-то были светлые. Еще нельзя было понять, какого именно цвета. Но я очень надеялась, что он будет такой же синеглазый, как…
— Как твой папа, — проговорила я, задерживая дыхание и ближе придвигаясь к малышу.
Раздался стук в дверь. Я еще не успела сказать «войдите», как дверь распахнулась. Конечно, подумала я, только Жан может так поступить.
— Ма, ты здесь? — спросил он, уже входя. — А можно к тебе?
— Да, милый, если только ты будешь говорить шепотом.
Он скинул туфли и праздничный камзол и, подтянув кюлоты, забрался ко мне на постель. Я с улыбкой потрепала его по волосам, с силой притянула к себе, поцеловала, и он тоже чмокнул меня в щеку, но тут же вырвался, и я видела, что взгляд его направлен не на меня, а на маленького.
— Ма, это что, и есть мой брат?
— Да, наш Филипп Антуан, — сказала я, помня, что Жан только позавчера приехал из коллежа и еще не разглядел толком своего брата.
— Ну вот, теперь столько детей появилось — то сестры, то братья…
Задумавшись, он добавил, уже с некоторой обидой:
— И вот, пожалуйста, его назвали Филипп Антуан!
— А что такое?
— Его в честь деда назвали! А меня?
— Жан — это самое лучшее имя во Франции.
— Ну да, Жанов так много…
— Много, но из этого есть выход.
— Какой?
— Сделай так, чтобы тебя все знали как совершенно особенного Жана. Как Жана де ла Тремуйля.
Он недоверчиво поглядел на меня. Потом улыбнулся.
— Ладно… — сказал он довольно самонадеянно. — Так и быть, сделаю.
Потом он снова склонился над малышом, и на лице своего старшего сына я прочла любопытство — такое искреннее, по-детски сильное.
— Подумай, сокровище мое, — начала я, гладя голову сына, — ты ведь теперь старший. Старший брат. Понимаешь, что это значит? Сейчас наш малыш Филипп еще такой слабенький и крохотный, но придет время, когда ему понадобишься и ты, и твои услуги.
— Какие?
