— Пойдём, поговорить надо.
— Да, надо, — согласился Джамалитдин-ака.
Они вошли под навес, бригадир присел на брошенный поверх циновки халат и сразу заговорил, взволнованно, сбивчиво:
— Вы обратили внимание на состояние Мухаббат? Она же так долго не выдержит. Поговорить с нею надо, успокоить добрым словом. А не то изведёт она себя вконец. Боюсь, добром вся эта история не кончится.
— Для этого я и приехал сюда. Максум-бобо никак пе хочет признаться, от кого исходит вся эта галиматья.
— Не скажет он. Если я не ошибаюсь, то здесь замешан, а может быть, и зачинщик не кто иной, как Мирабид. А Мирабида Максум-бобо ни за что не выдаст. Побоится. На мой взгляд, надо этот разговор с народом провести. Только так мы раз и навсегда сможем снять грязные подозрения с Мухаббат и Юнусова. И Максума-бобо на этот разговор с колхозниками надо обязательно заставить прийти.
— А если и на собрании ничего не получится?
— Получится. Заставим его сказать правду. В крайнем случае и припугнуть этого болтуна не грех… Дескать, в суд дело передадим, если не сознаёшься, от кого исходит сплетня.
— Согласен. Вы вечером соберите стариков в чайхане. А я постараюсь привести туда Максума-бобо.
Как и договорились, к вечеру Джамалитдин-ака собрал стариков в чайхане. Здесь же были и заранее предупреждённые друзья Фазыла. Сабир и Эрбута, прихватив с собою Рустама, пришли в чайхану раньше всех. Девушки из звена Мухаббат, не расходясь после работы по домам, тоже направились к чайхане. Они подошли было к заполненному народом помещению, но у самого входа засмущались вдруг и, подталкивая одна другую, вполголоса препираясь: «Ты входи первая! Нет, ты сначала!» — стояли на месте. Каромат наконец не выдержала. Она смело шагнула через порог. Девушки, поколебавшись ещё немного, потянулись за ней. Поздоровались с сидевшими в чайхане мужчинами и несмело сели на стоявший в уголке топчан.
Каромат зло скосила взгляд на невозмутимо попивающего чан хромого Мирабида. Тот лишь самодовольно ухмыльнулся. Видно было, что он совсем недавно плотно где-то поел и изрядно выпил. Замаслившиеся глаза его щурились в хмельном блаженстве.
На другом топчане, у окна, сидел Максум-бобо. Он походил на промёрзшего до костей человека: весь съёжился, под самый подбородок закутавшись в просторный ватный халат.
В это время с четырьмя чайниками в руках появилась Света и стала угощать стариков чаем.
Едва только аксакалы стали собираться. Света закрыла медпункт и поспешила в чайхану.
Вскоре она и перед девушками поставила несколько чайников свежезаваренного чаю.
— Спасибо, дяденька самоварщик! — пошутила Каромат.
— Почему вы не привели с собой Мухаббат? — пропустив шутку мимо ушей, озабоченно спросила Света.
— Отнесёт ребёнка домой и придёт.
— И нам, пожалуйста, один чайничек свеженького! — потребовал Мирабид.
Света даже не глянула в его сторону.
— Сапурахон, принеси-ка мне чаю, доченька, — ласково попросил Тешабай-ата.
— Сейчас, дедушка, — тут же отозвалась Света.
Она подбежала к старику и забрала стоявший перед ним опорожнённый чайник. Через некоторое время вернулась и поставила на поднос уже заново заваренный чай.
Джамалитдин-ака расположился рядом с Халмурадовым. Раненая рука его покоилась в толстой и плотной рукавице. Осторожно примостив её на колено, он тихонько поглаживал руку. Она так разболелась, что даже чаю выпить не было сил, да и желания тоже. Все сочувственно смотрели на бригадира, понимая, какие муки он испытывает сейчас.
На топчане, где сидели девушки, послышались возбуждённые голоса. В дверях чайханы показалась Мухаббат. Девушки стали шумно звать её к себе. Не удержалась. чтобы не прийти на это собрание, и тётушка Хаджия. Она молча прошла поближе к Халмурадову с Джамалитдином-ака и села там на предупредительно освобождённое кем-то из колхозников место.
Позже всех появился Фазыл. Едва шагнув через порог и оглядевшись, он прямиком направился к Рустаму.
— Совсем редким гостем становишься ты, дружище! — с упрёком в голосе заговорил Рустам, узнав по походке Фазыла.
— Работы много, — стал смущённо оправдываться Фазыл, беря протянутую ему Сабиром пиалу с чаем.
Оказывается, Халмурадов Фазыла только и ждал. Как только Юнусов появился, он дал председателю знак начинать собрание.
Тут вошёл Хайдарали и присел рядом с Мирабидом. Они сразу о чём-то заговорили.
— Общее собрание членов колхоза «Коммунизм» разрешите считать открытым, — начал Ахмаджан-ака. — Слово для ознакомления присутствующих с рассматриваемым сегодня вопросом предоставляется секретарю парткома товарищу Халмурадову.
Халмурадов начал хрипловатым, сдавленным от подступившего вдруг волнения голосом:
— Товарищи!.. Мы собрались сегодня потому, что среди колхозников распространились вздорные и грязные слухи. Наша обязанность, долг наш — оградить честь, доброе имя людей, оказавшихся жертвами невообразимой клеветы. И не только оградить, но докопаться до нечистого источника этих бредней, стоивших и стоящих нам покоя и здоровья. Около недели тому назад наш односельчанин Максум-бобо нанёс всеми уважаемым людям— звеньевой Мухаббат и трактористу Фазылу Юнусову тяжкое оскорбление. Будто они поддерживают друг с другом тайную, преступную интимную связь. Я несколько раз пытался по-хорошему побеседовать с Максумом-бобо, узнать у него, кто затеял эту недобрую возню вокруг честных и чистых людей, но ничего не добился, так же, как и председатель колхоза. И вот мы, посоветовавшись, решили — пусть Максум-бобо перед всем народом держит ответ за свою или, не знаю, чью там, но им распространённую клевету. Мухаббат с Фазылом тоже требуют, и, скажу вам, справедливо: «Если мы в чём-либо виноваты, пусть эта вина наша будет принародно доказана!» Бог поэтому мы и пригласили сегодня всех в чайхану. Встаньте, Максум-бобо, и говорите…
Сидевший, скрестив ноги, Максум-бобо шевельнулся было, но не встал. Оценивающим взглядом, в котором нетрудно было различить страх, оглядел собравшихся. Не найдя ни в чьём ответном взгляде сочувствия, потупился, продолжая сидеть.
— Ну, что же вы? Вставайте и говорите!
— Максум-бобо, не отнимайте у людей время. Все с работы, устали, всех дома дела ждут, так что не тяните, — рассердился Ахмаджан-ака.
— Да что это ты мнёшься?! Говори, где и что ты видел? Если видел, то докажи, чтобы люди могли поверить этому чудовищному обвинению! — не сдержавшись, перешёл на крик Джамалитдин-ака.
— Ничего я не знаю и ничего не видел, — чуть слышно отозвался наконец Максум-бобо.
— А что бы вы могли видеть?.. Только напрасно вы сейчас думаете, что. назвав чёрное белым да своим «не знаю, не видел», сможете отделаться. Говорите по-человечески, честно и откровенно!
Чайхана загудела от возмущённых голосов. Люди начали вспоминать подробности сплетни, открыто кляли Максума-бобо. Осмелели и девушки. Из их возбуждённых выкриков можно было понять, что они целиком и полностью оправдывали Мухаббат и Фазыла, были глубоко уверены, что те ни в чём не виноваты.
Максум-бобо молчал.
Не выдержав этого затянувшегося молчания, уже вскочил с места, даже о больной руке позабыв, Джамалитдин-ака:
— Товарищи! Чего мы ждём от этого бессовестного человека? Хоть до самого утра просидим, путного слова мы от него не дождёмся. Да и что, собственно, он сказать может? Все мы — члены этого колхоза. С утра до ночи мы вместе, друг у друга на глазах. Слышим каждое слово, видим каждый шаг. Есть ли в колхозе человек, который не знал бы Соловейчика? Так вот скажите после этого, товарищи, кто хоть в чем-нибудь даже близком к этой несусветной чуши может её обвинить, заподозрить её в недобром, предосудительном? У кого повернётся язык сказать, будто она способна на предательство? На измену. Семье, домашнему очагу, мужу, так горячо и нежно любимому мужу своему Рустаму Шакирову? Нет, не способна Мухаббат на такое низкое, на такое подлое дело!.. А если взять тракториста Фазыла Юнусова, то едва я увидел его в первый раз, как бесповоротно решил, и сейчас стою на этом: хороший, душевный, но и твёрдый, волевой человек, а главное — кристально чистый. Настоящий мужчина! И я, думаю, как и все вы, нисколько в нём не ошибся. Полтора года прошло с того дня, как он появился в пашем колхозе, и никто за это время не видел и не слышал, чтобы он сделал хоть какой-нибудь предосудительный шаг, даже в пустяке каком-нибудь покривил душой, пошёл против собственной совести. Наоборот, псе мы только и говорим о его замечательном трудолюбии, о его самоотверженном, прямо-таки доблестном труде. Нет, не из тех людей Фазыл Юнусов, которые предают друзей, пакостят за их спиной! И не просто друзей, а фронтового друга, того, с кем на смерть шёл. А уж я — то знаю, что такое фронтовая дружба! Или я, по-вашему, неправильно говорю?
